Глядя на Морозова, его собак, Женечку, мне самому хотелось так же, как он, гулять со своим ребенком, держать его за руку, чтобы он просил купить маоженова, а рядом преданно семенил какой-нибудь песик, лопоухий, смешной, как Гарсон.
И я увидел этого песика: рыжий остромордый щенок, виляя хвостиком, плелся по улице за каждой юбкой, плелся долго, пока юбка не заходила в метро или магазин. Тогда он пристраивался к другой юбке и плелся за ней.
Я подошел к нему, присел рядышком, щенок ткнулся мордой в мое колено и, когда я хотел погладить его, слюняво облизал мою руку. Поднявшись, я сказал ему:
— Пойдем.
Он посмотрел на меня.
— Пойдем, — позвал я вновь. Мимо прошла девушка, щенок поплелся за ней; я следом. — Пойдем, — негромко звал я его. Девушка обернулась. Я улыбнулся и, демонстративно поманив щенка, повторил: — Пойдем со мной.
Щенок упорно шел за девушкой. Сделав несколько шагов следом, я остановился. Она еще решит, что я маньяк или живодер, подбирающий на улице бродячих щенков… Подумав так, я развернулся и скоро зашагал домой.
Надо было забрать щенка: тоже мне, испугался мнения какой-то девицы. Тряпка. Ладно, завтра обязательно заберу.
Вечером я увиделся с Морозовым. — Хорошее желание, — сказал он, услышав мой рассказ о щенке и желании взять его себе. — Собак лучше подбирать на улице. — Он потрепал лежавшего рядом Гарсона. — Ну и что, — продолжал он, — завел ты себе бульдога или овчарку — скучно. Ты прекрасно себе представляешь эту собаку, какой она вырастет. Порода. А подбирая на улице какое-нибудь маленькое, с несчастными глазами, существо, ты и понятия не имеешь, что из него вырастет, какой он будет: большой или не очень, длинноногий или косолапый. Совсем как ребенок, который вырастает на твоих глазах, преображается, и ты понимаешь, какое это непредсказуемое чудо — жизнь; да, Гарсончик? — Он вновь потрепал собаку по спине. — Я когда его подобрал, он почти умирал, плешивый был, лишаистый, Маша увидела его — сразу в штыки: нет. А теперь смотри, какой он. Да, Гарсончик? — Пес лизнул ему руку. — Молодец, — сказал Морозов.
Несколько дней я искал этого щенка. Но тщетно. Кобелек исчез.
— Жалко, — посочувствовал Морозов, когда мы вновь встретились и я рассказал ему о своих поисках. — Или погиб, или действительно живодеры забрали, — предположил он. — Но ты не сдавайся, ищи. Сдаваться нельзя, особенно в благих начинаниях.
— Благими намерениями вымощена дорога в ад, — изрек я невесело. В душе я уже похоронил этого кобелька. «Только теряю». Совсем грустно стало от этой мысли.
— Может и так, — ответил Морозов, — может и в ад. Только в этой жизни чего нельзя делать — так это сдаваться. Бедный человек заводит себе собаку; когда он становится нищим, он заводит вторую собаку, и это истина. Нищета быта крепит силу духа. А тем более сдаваться нельзя, когда ты не простой человек, а художник, творец. А творец всегда один, а художник всегда одинок. Думаешь, у меня есть друзья? У меня их нет — нет среди людей. Жена мне не друг, она все время пытается подстроить меня под свой образ мыслей. Сделать меня таким, с каким не стыдно на люди показаться. Дочь и собаки — вот кто за меня не стыдится. А для жены — если я художник, то должен быть по крайней мере таким же богатым и известным, как Никас Сафронов, а раз нет, нечего придуриваться, надо заниматься тем, что приносит стабильный и определенный доход. А духовность… духовность тогда для нее духовность, когда она наряжена в норковую шубу и с кошельком в кармане. Голая духовность ее не интересует, впрочем как и большинство живущих в этом городе и вообще на этой земле. Убеждать людей в обратном бесполезно. Что мне сорок лет, а я никогда нигде не работал — по-настоящему, по-людски: с трудовой книжкой и прочим барахлом, — люди не понимают этого, не хотят понимать. Для людей художник — это ремесленник, который должен где-то числиться и, как все, получать зарплату. Желать быть художником — все равно что желать быть Богом. Ни в одном словаре не найдешь ты значения слова «художник», но косвенно все определения будут сводиться к одному: художник — творец. А разве общество согласится терпеть рядом еще одного
