, занимал особое место в окружении повелителя. Этого надима действительно ждала необычная судьба, поскольку впоследствии он и сам ненадолго занял халифский трон.
Ибрагим и Улайя, получившие очень глубокое образование, стали певцами и музыкантами, «такими, каких не бывало ни до, ни после проповеди ислама». Харун, который был значительно старше обоих, питал к ним самые нежные чувства. Назначив Ибрагима наместником Дамаска, он так тосковал в разлуке с ним, что отозвал его обратно в Багдад и ввел в круг своих ближайших друзей. Ему никогда не надоедало его слушать, но только наедине, поскольку было не принято, чтобы принц крови выступал перед кем-то кроме собственного семейства. Багдадская аристократия, как и все остальные слои общества, чрезвычайно увлекалась лирической поэзией[35]. Общественное мнение вставало на сторону того или иного поэта, подобно тому, как это происходило в Вене или малых столицах Италии в XIX в. Великие музыканты, вроде Исхака, стояли на одном уровне с самыми влиятельными лицами. Сам Харун, являвшийся подлинным меломаном, питал страсть к поэмам Абу Нуваса или Абу-л-Атахии в исполнении своего сводного брата, которому аккомпанировали певицы, гобоисты и лютнисты. Однажды, когда Ибрагим пришел к халифу, тот разрешил ему спеть поэму Ахваза перед небольшой группой своих ближайших друзей, которые его никогда не слышали. После выступления переполненный восхищением Харун приказал немедленно отсыпать Ибрагиму миллион дирхемов, и этот высокорослый и смуглый человек, своенравный и расточительный, наверное, промотал их в тот же самый день.
В транжирстве Ибрагим настолько превосходил Харуна ар-Рашида, который и сам не пользовался репутацией скупца, что однажды халиф даже разгневался. Ибрагим пригласил халифа и подал ему рыбу, нарезанную небольшими кусками. «Что это за рыба?» — спросил Харун. — «То, что ты принял за куски, это на самом деле только рыбьи языки». — «И сколько же их у тебя?» Хозяин дома ответил, что их более 150. «И во сколько же тебе все это обошлось?» — «По меньшей мере в 1000 дирхемов». Харун отказался от угощения и потребовал, чтобы Ибрагим отдал ему такую же сумму. Ибрагим подчинился. «Это серебро будет потрачено на милостыню, — сказал халиф и потребовал, чтобы Ибрагим дал еще 1000 дирхемов: — Это чтобы искупить твою расточительность, и не только эти суммы будут отданы бедным, но еще и тарелка, на которой была подана эта рыба»[36]. А она стоила более 300 дирхемов.
Завидуя таланту и успехам других артистов, Ибрагим, отличавшийся непомерным тщеславием, изгонял из своего ближайшего окружения певцов и музыкантов, которых слишком хвалили. В числе прочих настоящую ненависть у него вызывали Исхак и его отец. Став халифом, он, однако, не воспользовался своим кратковременным могуществом, чтобы расквитаться со своими соперниками на артистическом поприще. Не замарав рук пролитой кровью, этот яркий персонаж снова занял свое место во дворце, войдя в число надимов при сыне ар-Рашида Мамуне, который простил его за короткую узурпацию.
Совершенно иным человеком был Джафар Бармакид, самый близкий и самый любимый — странной любовью, как утверждали некоторые, правда, без доказательств, — друг праведного халифа. Ибрагим был огромного роста и не слишком пригожий, а Джафара отличали миниатюрность и красота, которую однажды воспел Ибрагим: «Когда описывают его красоту, пытаются сравнить ее с чистым золотом древнеегипетских монет, с жемчугом, который, скрываясь, в глубине своей раковины, доводит до отчаяния ловца; или же с золотом, которое золотильщик нанес на лист книги». Как говорят, услышав эти строки, Джафар пришел в восторг.
Являясь арбитром изящества, Джафар, всегда одетый с чрезвычайной изысканностью, был законодателем моды. Именно он ввел в употребление воротнички, чтобы спрятать свою собственную, несколько длинноватую шею. Его же рассказчики называют спутником Харуна в его ночных прогулках по Багдаду, когда халиф ощущал «стеснение в груди» — иначе говоря, скучал, — или когда он хотел «разузнать о деяниях наместников и вали, чтобы сместить тех из них, на которых обнаружатся жалобы» («Тысяча и одна ночь»).
