* * *
В первый раз, когда человек, которого ты называла богом, дал тебе меч – пребывая в ипостаси Князя Милосердного, несущего только добро, – ты впала в глубокий ступор, из которого так никогда и не вышла. Кажется, меч просто воплотил в себе твое горе, придав ему вид шести футов стали. Ты возненавидела этот трижды проклятый клинок с первого взгляда, что было несправедливо, поскольку он возненавидел тебя в ответ. Ты пыталась обуздать его, но безрезультатно. Каждое прикосновение заканчивалось тем, что содержимое твоего желудка украшало пол. Дни рассыпались, как пепел под вентилятором, разлетались в стороны без всякой надежды собрать их, летели тебе в лицо или ускользали прочь, не давая себя схватить. Иногда ты вставала и подбирала меч, как будто чего-то ожидая. Никогда ничего не происходило. Ты ничего не чувствовала, кроме невыносимой, громадной ненависти меча, которая была реальной даже тогда. Ваши с мечом горечь и ярость сливались, а потом ты оказывалась на полу в луже рвоты, с мозолями на руках.
Разные элементы жизни сходились под странными неуклюжими углами. Иногда ты оказывалась покрыта кровью, иногда на тебе была чужая одежда. Иногда что-то щекотало твои уши или лоб и пугало тебя до смерти, пока ты не понимала, что это просто волосы. Вдали от дрербурских ножниц они росли почти непристойно быстро. Ты подрезала их сама, но все-таки противные пряди торчали за ушами – или, может, ты вовсе не стриглась? Иногда ты тянулась рукой к голове и вдруг понимала, что на тебе нет рясы, а лицо не раскрашено под череп. Никто не давал тебе краски, на всем корабле не было ни единого уголька, тем более должным образом благословленного. Осознав это в первый раз, горя от унижения и тоски, ты разорвала на полосы простыню и обмотала себе голову. Но большая часть лба все равно оставалась голой, если не считать волос. К тому же это была простыня! Ты настроилась на поэтический лад и принесла последнюю жертву черной весталки: растворила себе вены и, дрожа не от боли и не от потери крови, вслепую нарисовала на лице обрядовый череп Неизвестной маски.
Люди в форме были вечно заняты чем-то помимо тебя. Иногда тебя робко уговаривали сесть и снять импровизированную вуаль, чтобы съесть миску прозрачного супа, но эти воспоминания были смутными и фрагментарными. Ты не думала, что когда-нибудь сможешь есть снова. Иногда люди мельтешили вокруг, а ты лежала навзничь на своей койке и дрожала от ужаса перед скоплениями звезд за окном. Толстый плексигласовый барьер казался слишком легким и хрупким, чтобы защитить тебя. За ним скалился бесконечный черный космос, пугавший тебя до безумия. Временами ты засыпала и как-то просыпалась. Ты давно перестала слушать человеческие голоса, говорившие всякую хрень. Они молились на свой лад: «три тысячи единиц – готово, в списке припасов – это в мусор – зарядов хватает».
В прошлой жизни ты бы заинтересовалась. Но сейчас тебя преследовали другие звуки кроме тех, которые улавливало ухо. На борту корабля слышался глухой немузыкальный шум, похожий на шлепанье мокрых барабанов. Ты паниковала, пока не поняла, что это биение семисот восьми сердец, и не успокоилась. Гудение семисот восьми мозгов в спинномозговой жидкости. Не проверяя, ты знала, что триста четыре сердца принадлежат некромантам: миокард некромантов ощущался совсем по-другому, работал хуже, сокращался слабее. Ты чувствовала живых. Поняв, что именно ты слышишь, ты начала замечать все вокруг: пыль, ложащуюся на блестящие черные плитки пола, шум в своей легочной артерии, мягкость костного мозга, впитывающего кислород. И вся эта какофония не могла тебя разбудить.
Иногда ты обнаруживала, что стоишь, к горлу что-то подкатывает, а на полу лежит брошенный грязный меч. Ты не могла вспомнить, как вставала. Ты не могла вспомнить, как ты здесь очутилась. Иногда ты забывала, кто ты, а вспоминая это, плакала, как ребенок.
Во время этого бессмысленного убийства времени приходила Тело. Она клала прохладные мертвые ладони тебе на лоб и опускала воспаленные веки пальцами, чтобы ты не видела ни меча, ни людей.
