Хозяйка отшатнулась, нашарила рукою ухват. Под лавкой возле окна тревожно захныкала девочка. А из-под груды тряпья на печи выглянуло сморщенное старушечье лицо.
Бабка испуганно посмотрела на Клавдия Симеоновича – и закрестилась, запричитала.
– Тихо! Цыц у меня! – зашипел Клавдий Симеонович, пытаясь рукой убрать кота обратно в корзину. Но тот не дался, вывернулся из-под пальцев и глянул вокруг с любопытством.
Баба расхохоталась:
– Ой, не могу! Это и есть твой товарищ? С ним ты в Сунгари-то купался?
– Да, – осторожно ответил Сопов, чувствуя, что ситуация меняется на глазах. – И не только купался. Мы с ним много чего повидали…
Не прошло и часа, как титулярный советник сидел за столом, кушал перловую кашу, щедро сдобренную сливочным маслом. С огромною мискою щей к тому времени он уж разделался и теперь боролся с сытой отрыжкой, деликатно прикрываясь ладонью.
– Ну что, странничек, отвел душу-то? – спросила хозяйка. Она сидела напротив, в извечной бабьей позе, подперев подбородок рукой. – Ишь, изголодался. Поди, давно домашнего не едал.
– Давно, – совершенно искренне ответил Клавдий Симеонович. – Очень давно, соскучился. Вот на пароходе, по слухам, неплохо готовили…
– Будет тебе! – Хозяйка махнула рукой. – Заладил: пароход, пароход! Нешто я его не видала? Здоровый такой, колёсьями по воде хлопает. И катаются там господа чистые, сытые. Не тебе чета. Вот я тебе что скажу – коли надумал скрытничать, так поступай с разумением. А так каждому враз понятно, что не был ты ни на каком пароходе. Пешим досюда добрался, как все. Чай, не первый…
– В каком это смысле – не первый?
– В том самом. Нынче многие за благостью в лес подаются. Да не все находят. Тебе вот свезло – вышел аккурат куда и задумал. Но… – тут хозяйка вздохнула, – лучше бы уж дома сидел.
Клавдий Симеонович, окончательно сбитый с толку, промолчал.
Хозяйка тоже больше ничего не сказала. Посидела, словно бы пригорюнившись, потом встала и принялась собирать посуду. Несколько раз глянула на Клавдия Симеоновича – не то жалостливо, не то осуждающе.
Но титулярный советник слишком устал и проголодался, чтобы всерьез обеспокоиться ее молчаливостью.
Вскоре, отдохнувший и сытый, он сидел у окошка, глядел на закат и мысленно улыбался. Кот Зигмунд, задрав хвост, шастал себе по избе – обнюхивал углы, совал морду под лавки. Одним словом, знакомился. И то сказать – насиделся в корзине.
Докторский саквояж Клавдий Симеонович пристроил у самых ног. Не то чтоб покражи боялся – кому они тут нужны-то, записки ученые? А все ж опасался, что толстые тетрадки, если не углядеть, на растопку пойдут.
Вскоре он остался в избе один – если не считать бабки, вновь накрывшейся тряпками и почивавшей. Хозяйка, закончив хлопоты, сменила платок с красного на белый, одернула юбку и вышла с крыльца, сказав перед тем, что скоро вернется. Конопатая девочка увязалась за ней. Выскочила, прикрыла дверь, да неплотно: ветер ее распахнул, да и пошел гулять вдоль-поперек по горнице. Сдул со стола хлебные крошки, закинул под самый потолок занавесь, раскачал на стенах картинки.
Картинки, кстати, были особенные. Висело их тут немало, но те, что подальше, Клавдий Симеонович в деталях не разобрал – темновато. А вот три напротив были вполне различимы: на той, что посередине, Страшный суд нарисован. Справа – райские птицы, а слева… Это, пожалуй, из Святого Писания сюжет – укрощение Спасителем бури на озере. Надобно поправить, а то еще упадут, расколются.
Клавдий Симеонович прикрыл дверь, вернулся на место и подумал расслабленно о хозяйке: куда ж это она, на ночь-то глядя? Но мысль эта была обтекаемой, легкой. Пришла – и улетучилась, точно роса под солнцем. Клавдий Симеонович о ней не жалел. Было ему хорошо, вдыхал он с наслаждением свежий, прямо-таки медовый воздух, внимал пению птиц за окном, по причине раннего лета еще голосистых.
Титулярный советник слушал их умиленно и маслился. Славно! Но потом вдруг некстати промелькнула грустная дума о своих собственных детях. Есть ли они у него? Кто знает… Может, и есть где-нибудь. Жаль, семьей так и не обзавелся. Все откладывал на потом: дескать, успеется. Вот и дооткладывался.
