Ордынцы, ошеломленные внезапным нападением, хотели лишь одного: как можно скорее уйти от гяуров, в которых, наверное, вселились злые духи. Татарам не верилось, что такая ничтожная горсточка казаков осмелилась на них напасть, не имея за собой солидного подкрепления. А раз так, то где-то недалеко, наверное, главные силы русских, и не лучше ли бежать отсюда, спасая жизнь, пока ее еще можно спасти по милости Аллаха…
И ордынцы бежали, оставив победителям не только свои юрты, но и часть скота, угнанного у слобожан.
Однако успех не радовал казаков: их родные, их друзья томились в басурманском плену. Где теперь искать их? Куда угнали их ордынцы? На каком невольничьем рынке продали жен, матерей, братьев, сестер, отцов? Как выручить их из рабской неволи?
Хмурые, темнее ночи, вошли в осиротевшую понору Хурделица с Бурилой. Выломанная дверь напоминала им о набеге татар. А каждая вещь — о Маринке, о ее страшной неведомой судьбе. Хотя Кондрат и Бурило не говорили о Маринке, все время она стояла перед глазами у каждого из них, и они хорошо без слов понимали друг друга. Острая боль обжигала сердце Кондрата и при малейшем напоминании о матери, замученной ордынцами. Она терзала молодого казака сильнее ран, полученных в бою. Душевные страдания и раны обессилили Кондрата. Сейчас о поисках девушки не могло быть и речи. Сознание собственной беспомощности для молодого казака было тяжелее всего. Он перестал общаться с товарищами, целые дни проводил в постели, почти не притрагивался к пище. С мрачным равнодушием Кондрат относился ко всему — даже к лечению собственных ран. Его молчаливое отчаяние стало тревожить Бурилу. Старик решил при первом удобном случае поговорить с крестником. Такой случай скоро представился.
Стальной наконечник татарской стрелы глубоко засел в предплечье Кондрата. Его так и не удалось вытащить. Бурило прикладывал к раненому месту примочки из лечебных трав, надеясь, что железо выйдет с гноем, но это не помогало.
Предплечье покраснело, вздулось, и тогда Бурило расковырял кинжалом рану и вытащил из нее наконечник стрелы. Старик долго копался в ране, но Кондрат не издал ни звука. Только раз заскрипел он зубами, когда, выжигая скопившийся гной, старый запорожец приложил к телу раскаленный докрасна кусок железа. Перевязав Кондрата, Бурило вытер чистой тряпицей крупные капли пота, выступившие на его побледневшем лице.
— Молодец, сынку! Терплячий ты, — сказал ему старик.
Дрогнули в усмешке губы молодого казака.
— Что эта боль, деду, когда вся душа моя огнем горит. Я, лишь бы внучку твою, Маринку, выручить, не такие бы муки принял.
— Коли сердце такое имеешь, найдешь ее, вызволишь! Может, всех пашей тебе побить придется, но Маринку найдешь! Тогда вспомни меня, старого, — горячо заверил его старик.
Молодой казак ничего не ответил деду, но Бурило заметил, что после этого разговора Хурделица стал не таким угрюмым и грустным. Он теперь вступал в разговор с товарищами и начал лечить свои раны. Иногда даже подолгу расспрашивал о способах их исцеления.
Кондрат стал поправляться. Рана на лбу затянулась, стала заживать и простреленная рука. Он уже помогал старику по хозяйству, доглядывал за овцами и лошадьми.
Однажды зимним вечером, когда Кондрат жарил на очаге убитого им зайца-русака, в слюдяное окно поноры кто-то постучал. Бурило, взяв пищаль, отворил дверь и увидел заснеженного ордынца, который держал под уздцы коня.
— Где Кондратка живет? — спросил ордынец.
— Я тебе покажу Кондратку, — прогудел Бурило, подымая пищаль.
Но Кондрат, услышав свое имя, подскочил к двери и удержал старика. В ордынце он узнал Озен-башлы.
— Дед, да это кунак мой! Пусть в хату идет. — Он взял коня у Озен-башлы и отвел лошадь на конюшню. Когда Кондрат вернулся в понору, там уже сидели Бурило с татарином и вели разговор.
— Это, значит, ты Ураз-бея тогда от наших сабель спас? — спросил старик.
— А разве иначе можно? Позор мне был бы не помочь в бою, — ответил Озен-башлы.
— А где пленники?
— Всех пленных Ураз-бей паше Очаковскому продал.
— Всех?
— Всех, — подтвердил ордынец.
— Я так и думал, — вздохнул Бурило. — А теперь скажи, чего ты от Ураз-бея бежал?
