Уже темнело, больше никто не шел. Ночью никто не пойдет сюда по свежему снегу, скользкому и мягкому.
Ветер, впрочем, должно быть засыпал следы снегом. С севера, из-за гор, спустилась густая, мрачная мгла.
Кубе Водяному казалось более безопасным пройти за Горлуховскую гору, чем спускаться к Липтову, в низины. Но он не помнил, как надо идти к Горлуховским скалам, чтобы не наткнуться на пропасти.
— Стерегите его тут, — сказал он, — а я пойду посмотреть, куда идти. Если ночью не будет темно, пойдем ночью, а если будет очень темно — на рассвете. Беда только, что мгла тянет.
— Как бы ты не провалился куда-нибудь, тятька.
— Буду делать знаки на скалах, а то во мгле сразу голову потеряешь. Сразу потеряешь.
— Возвращайся скорее.
— Только погляжу. Стерегите этого человека!
— О! Уж мы его устережем! Беги, тятька, что есть духу!
— Мигом.
Куба ушел.
Девки поели. Викта развязала охотнику рот, дала и ему поесть. Смелый он был человек, начал шутить, сам над собой смеяться, что девкам дался в руки.
— Что вы со мной сделаете? — спросил он.
— Развяжем тебе ноги, чтоб ты помог нам награбленное добро нести. А потом убьем. Так тятька решил.
— Э, чего меня убивать?
— А то ты нас выдашь!
— Не выдам! Клятву дам!
— Как тятька решит, так и будет.
Викта дала ему поесть, Улька принесла ему бутылку с водкой и поднесла к губам; Рузя тоже встала и принесла ему вина. Викта подложила ему свою душегрейку под голову; Рузя подложила другую под спину; Улька сейчас же встала и накрыла отцовским плащом его ноги от холода. Так они его больше и не связывали. Просили его рассказывать. Слушали его. Чуть одна спросит, не хочет ли он есть, другая спешит сейчас спросить, не хочет ли он пить, а третья на них злится. Сначала они смотрели на него смело. Но потом одна стала поглядывать на другую, не смотрят ли сестры. Встречаясь глазами, они краснели. Он был молод, всего, может быть, лет двадцати пяти. Парень рослый, сильный, со светлой коротко остриженной бородкой, с синими глазами; одет он был в охотничье платье.
Мгла все сгущалась и сгущалась.
Девки одна за другой выходили смотреть. Стало смеркаться… Старик не возвращался. Пока ждали, — подошла и ночь.
Девки сложили костер. Они были уверены, что никто за ними не гонится и что в такой мгле ни огня, ни дыма не видно.
Затянули хорошенько на охотнике веревки и улеглись спать у костра, положив охотника в средину. Рот ему завязали. Отец велел, чтобы так было.
Когда Рузя проснулась, мглы уже не было; ясная ночь. Черные горы над озером, а озеро, как черная пасть. Месяц светил с неба; только половина его виднелась.
Тихо.
Рузя подняла голову с земли, смотрит: охотник лежит, как прежде, повернувшись боком к огню; с другой стороны лежит Улька, у ног его Викта. Рузя лежала у его головы. Показалось ей, что Улька только притворяется, что спит, а Викта отодвинула голову, когда она подвинула свою. Показалось ей, что сестры лежат страшно близко к охотнику, ближе, чем когда ложились спать. Придвинулась и она к нему.
Стала она медленно подвигаться к нему, но, должно быть, тоже делала и Улька, потому что Рузя столкнулась коленами с ее головой.
Вздремнулось Рузе.
Просыпается она через минуту; видит, что ее колени отодвинуты и опираются о плечи Ульки; она почти вся влезла между ней и охотником. Подняла она голову: Викта прижалась к ногам охотника. Тот спит или притворяется.
Взорвало Рузю.
— Чего ты толкаешься?! — говорит она Ульке. — Подвинься! — И толкает ее в плечо.
— Сама подвинься! — отвечает Улька.
Замолчали. Какой то хрип поднялся в груди у Рузи; и Улька дышит так, что у нее ноздри свистят. Ничего не говорят друг другу, а только давят одна другую: Рузя Ульку в плечи, а Улька Рузю в колени: оттолкнуть хотят друг друга.
А у Викты в груди огонь. Подвигается она, подвигается, как змея, к ногам охотника все ближе и ближе. И слышит, как Рузя говорит: «Не толкайся! Отодвинься туда, где лежала?»
— Ты отодвинься! Где я лежала, там и лежу!
— Неправда! Мне холодно!
— Подбрось дров!
— Сама подбрось!
Замолчали.
— Эх! Как толкну я тебя! — говорит через минуту Рузя.
— А я тебя! — отвечает Улька.
