Если после работы оставался свободный часок — вечером, когда все дела переделаешь, — прочие слуги посылали меня продать шабашку. Набрав всякой снеди, я отправлялся к воротам бойни; там было наше место, куда приходили покупатели запасаться провизией. Иногда я выносил товар свежий, иногда — похуже, а порой и вовсе протухший и испорченный, но всегда мои доходы, или, как слуги говорят, законные барыши, были не меньше двух с десяти, то есть намного выше, нежели главная пошлина в Севилье[135]. Я выносил на продажу потроха разной птицы, обрезки телятины, кур и куропаток, которые заблудились по дороге на вертел или сбежали от кипящей ольи, а также освежеванных кроликов, нашпигованных кусочками сала, словно гаррочами или стрелами, так густо, что и пальцем некуда ткнуть. Порой добыча не сразу попадала на рынок и, залежавшись, начинала портиться. Тогда каждый, как умел, наводил лоск на свою тухлятину, чтобы она казалась свежехонькой. Продавал я также говяжьи языки, копченую веприну, маринованную корейку, дичь, запеченную в тесте по-английски, куски сала в три пальца толщиной. Вот уж действительно законные барыши от беззакония, прибытки от убытков, доход, для коего не надобно издавать королевских указов, делать государственные займы и продавать подданных!
Беда господам, которые не умеют или, вернее, не хотят изничтожить эту саранчу, эту вредоносную моль! И горе тем, кто из тщеславия лезет тягаться с людьми богаче их: поденщик тянется за ремесленником, ремесленник за купцом, купец за кабальеро, кабальеро за вельможей, вельможа за грандом, гранд за королем, — каждому охота взобраться на трон. А ведь и там служба нелегкая! Любой поденщик спит и отдыхает спокойней, чем король, любой ремесленник обедает беззаботней, и сколько бы купец ни грузил товаров, их вес не сравнится с тяжестью королевской короны. Любой кабальеро имеет меньше хлопот, снаряжаясь в армию, чем король, когда снаряжает свои армады. Ни один вельможа не задолжал столько, сколько король, а труды и дела короля важней и величественней, чем у самого величавого гранда. Когда все спят, король бодрствует; поэтому египтяне, изображая слово «король», рисовали скипетр и над ним око. Когда все отдыхают, король трудится, ибо он заодно и погонщик и мул. Когда все веселятся, он вздыхает и стонет; и мало кто пожалеет его, разве корысти ради, меж тем как его надлежит любить, бояться и почитать ради него самого. Мало кто говорит ему правду, чтобы не впасть в немилость; все его обманывают, а почему и для чего, им, царедворцам, виднее. Впрочем, и нам видно, что они стремятся любой ценой возвыситься и взлететь вверх, хоть крылья у них из воска, и они, подобно Икару, стремглав низвергаются в море.
Безумное тщеславие, суетная погоня за вздором губят людей, как я тебе уже сказал, и всего более страдают от этого богатые и знатные, — тратясь без нужды, они впадают в нужду. Ничтожные, казалось бы, расходы мало-помалу поглощают их достояние; волосок по волоску вылезает, — глядь, на голове плешь; перышко за перышком выпадает — и павлин голый. Тогда они, плешивые голодранцы, переселяются в деревню или на хутор, начинают разводить птицу, выкармливать кур, цыплят и вести счет яйцам, ибо не умели вести счет деньгам. Отсюда, полагаю, тебе ясно, что бережливый богач никогда не впадет в бедность, а благоразумный бедняк может достичь богатства, так что со временем все могли бы жить, не зная нужды. Правда, для богатого бережливость порой не менее вредна, чем для бедного расточительность. Без развлечений не обойтись, но выбирай их так, чтобы они доставляли тебе радость, а не погибель. При случае можно показать свое богатство, на то оно и дано; но лишь глупец тщится шагать бок о бок, плечо к плечу, нога в ногу с тем, кому он не ровня. Пусть сиятельный вельможа безудержно кутит, ты, эскудеро, сдержи себя, не пытайся своей сотенной перекрыть его тысячи. Неужто ты не видишь, что от твоих потуг рождаются лишь ублюдки, — все их осуждают, а над тобой смеются, и когда разоришься, никто о тебе и не вспомнит. Неужто, дурачина, не понимаешь, как не пристало тебе петушиться и задирать нос? С чего это вороне вздумалось похваляться своим голосом? Если льстец уверяет, что она не каркает, а превосходно поет, разве не ясно, чего ему надо? Отнять сыр и оставить ворону с носом.
