«Тебе, Амбросио, конечно, ведомы обязанности, налагаемые на тебя твоей верой, королем, происхождением, а также благодарностью к моим родителям, чей хлеб ты ешь, ибо они желают тебе только добра. Уверен, что ты, будучи истинным христианином, — о чем говорят твои дела, — поступишь, как должно. Ныне я обращаюсь к тебе с просьбой помочь мне в деле, от коего зависит приумножение моей чести и счастье всей моей жизни. Тебе нетрудно, беседуя с Дарахой о всякой всячине, склонить ее к тому, чтобы она отвратила свой взор от ложного светоча и, обратившись к истинному, приняла христианство. Каковы будут последствия этого шага, ты сам понимаешь: ей он принесет спасение души, господу — верную рабу, королям нашим — радость, твоей родине — славу, а мне — избавление от мук. Ибо тогда я смогу просить ее руки, а если я женюсь на ней, твоя услуга принесет тебе немалую выгоду, доставив не только почет, но и все другие блага, какие пожелаешь. Бог вознаградит тебя за новообращенную душу, а я искренне отблагодарю за возвращенную мне жизнь и за приобретенное при твоем посредничестве расположение Дарахи. Не откажи мне в этой милости, она в твоей власти, и к ней тебя должны побуждать многие веские причины, а не только мои настояния». И когда дон Родриго закончил свою речь, Осмин ответил ему следующими словами:
«Те самые доводы, с помощью которых, сеньор дон Родриго, ты намеревался убедить меня, должны и тебя убедить в том, как искренне защищаю я перед Дарахой свою веру и как горячо говорил с ней об этом в многократных и долгих наших беседах. Я желаю того же, что и ты, поэтому я буду действовать так, как если бы защищал собственное дело. Но Дараха всем сердцем любит своего нареченного, а моего господина, и я знаю, что пытаться обратить ее в христианство означало бы лишь увеличить ее страдания: ведь в сердце Дарахи еще теплится надежда на то, что судьба может перемениться и даровать ей исполнение заветных желаний. Это я слышал от нее самой; она всегда мне это повторяет, и, насколько могу, судить, решение ее неколебимо. Но, чтобы исполнить твой приказ, хоть я и не жду никакого успеха, я снова заведу с ней об этом разговор, а потом сообщу тебе ее ответ».
Во всем, что говорил мавр, не было ни словечка неправды, но дон Родриго, у которого и в мыслях не было заподозрить что-либо, не постиг истинного смысла его слов и понял из них не то, что Осмин хотел сказать, а то, что хотелось слышать ему, дону Родриго. Так обманутый молодой кабальеро исполнился доверия к мавру, ибо кто искренне любит, сам себя обманывает даже там, где нет обмана.
Осмин так опечалился, услышав признание в замысле, грозившем ему бедой, что от ревности едва не лишился рассудка. С этого дня подозрения неотвязно терзали его, улыбка исчезла с его лица, и невозможное стало казаться ему возможным. Он спорил сам с собой, воображая, что новый соперник, человек влиятельный в краю своем и в семье, увлеченный страстью, прибегнет к козням и хитростям и помешает ему, Осмину, достигнуть своей цели. Он боялся, как бы Дараху не окрестили, ибо огонь мощных батарей пробивает брешь в крепчайших стенах, а при помощи тайных подкопов их взрывают и повергают в прах. Трепеща от страха, он рисовал себе самые мрачные картины и роковые последствия. Не то чтобы он в это верил, однако ж опасался, ибо был совершенным влюбленным. Дараха же, видя, что дорогой ее жених день ото дня все более печален, загорелась желанием выведать у него причину, но Осмин ничего ей не говорил и ни словом не обмолвился о беседе с доном Родриго. Она не знала, что и делать, как развеселить любимого, и однажды с улыбкой на лице и мужеством в сердце молвила ему, подкрепляя свои слова нежным взглядом и слезами, орошавшими ее ланиты:
«Владыка моей судьбы, мое божество, супруг мой и повелитель! Какая кручина терзает тебя столь сильно, что даже я не способна отогнать ее? А ведь я жива, я с тобой. Быть может, я могла бы ценой своей жизни возвратить тебе веселье? О, как охотно я отдам ее, дабы вместе с жизнью и душа моя вышла из ада твоей скорби, где ее терзают жестокие муки! Да рассеет ясное небо твоего лица мрак моего сердца! Если я для тебя что-нибудь значу, если любовь моя достойна награды, если страдания мои способны пробудить в тебе жалость, если не хочешь, чтобы я тайно лишила себя жизни, умоляю, открой мне, какая скорбь тебя гнетет».
