Гусман де Альфараче. Часть 1 - страница 46

Сей божественный завет усердно соблюдал богобоязненный Константин Великий; когда императору донесли, что враги, желая оскорбить его, совершили поношение и сотворили надругательство над его мраморным подобием, забросав камнями и повредив на нем голову и лицо, император в великом своем смирении и не подумал разгневаться, а только ощупал руками свое тело, приговаривая: «Какие удары? Какие раны? Ничего не чувствую, и мне ничуть не больно от всего того, что, по вашим словам, мне причинили». Этим дал он понять, что бесчестье существует лишь в мнении тех людей, кто почитает это за бесчестье.

Но не подумайте, что, коль скоро вы откажетесь от мести и простите оскорбившего вас, он выйдет сухим из воды. О нет! Нанося бесчестье вам, он бесчестит и господа, коему принадлежите и вы и он. В сем мире есть владыка, а когда во дворце или во владениях государя оскорбляют кого-нибудь, то тем самым наносят оскорбление и государю. И пусть обиженный простит — этого еще недостаточно, ибо бесчинный и позорный поступок нарушает законы, установленные государем, и оскверняет его дом и страну. Потому и говорит господь: «Мне отмщение и аз воздам»;[74] придет время, и он сам отмстит за все. Горе тому, над кем разразится гнев господень, лучше бы ему не родиться. Итак, никогда не воздавайте злом за зло, если не желаете зла себе. Тогда умножатся заслуги ваши пред господом и вы вознаградите себя своей же рукою; подражая тому, кто велит так поступать, вы приобщитесь к его славе. Не мешайте же излиться ярости гонителей ваших — и вы обретете спасение. Возблагодарите их за все обиды — и вас ждет райская обитель и блаженство.

Как бы я хотел удержать в памяти все благие наставления доброго каноника, чтобы повторить их здесь, — то были слова, идущие прямо с неба, чистейшее Священное писание. Я тогда искренне решил следовать его поучению. Ежели рассудить, говорил он сущую правду. Есть ли лучшая месть, чем когда мог отомстить, но не отомстил? И что хуже мести — этой страсти к насилию? Что больше позорит нас пред богом и людьми, нежели месть, дозволенная лишь диким животным? Она свидетельство трусости и малодушия; лишь в прощении славная для нас победа. Мститель становится ответчиком, тогда как, простив, мог бы стать истцом. Разве мыслима бо́льшая дерзость, чем та, когда творение хочет завладеть правами творца своего, составить себе капитал из чужого достояния и, присвоив его, скрыться? Если ты сам себе не принадлежишь и ничего в тебе нет твоего, как может обидчик лишить тебя чего-то? Пытаясь отомстить, ты вступаешь в соперничество с твоим владыкой, сиречь с богом; предоставь же мщение ему, и господь рано или поздно воздаст злодею; впрочем, разумно направленное к цели не может прийти слишком поздно. Вырвать месть из рук господа — замысел греховный, нечестивый и бесстыдный. А если бы даже отомстить за оскорбление надлежало тебе, скажи, что на свете благороднее, чем творить благо? А есть ли большее благо, чем никому не причинять зла? Есть. Творить благо тому, кто тебе чинит зло и преследует тебя, — так нам завещано, так и должны мы поступать. Ибо воздавать злом за зло — дело сатаны, а добром за добро — естественный долг человека. Даже зверям он доступен, и когда их не преследуют, они не нападают первые. Но желать и делать добро тому, кто причиняет тебе зло, это деяние более чем естественное, это божественная лестница, возносящая нас к славе вечной, это ключ, отверзающий небеса, это блаженство для души и покой для тела.

Ибо, начав мстить, мы лишаем себя покоя; наша месть вызывает ответную, а там и нашу смерть неминуемую. Так не безумец ли тот, кто, желая избавиться от тесного кафтана, вонзает кинжал себе в бок? Разве месть не что-либо иное, как желание причинить зло ради самого зла, готовность ослепнуть на оба глаза, лишь бы выколоть один? Мы плюем вверх, и плевок попадает нам же в лицо. Это глубоко постиг Сенека, которого однажды лягнул один из его врагов. Дело было на площади, и все вокруг стали уговаривать Сенеку призвать наглеца к ответу, на что он, смеясь, возразил: «Только дурак стал бы тащить в суд осла»