Сам представь, что стало с моим товаром, — все яйца раскололись, белки и желтки потекли по ногам. «Знать, преследует меня какая-то куриная планида», — подумал я. Мне захотелось гневно крикнуть: «Ты ворюга, у тебя весь дом увешан краденым, что ты воровал, а я таскал! И ты еще подымаешь шум из-за этой несчастной полдюжины яиц! Не меня, а себя позоришь!» Но я предпочел смолчать, ибо молчанье лучший ответ на брань. Тяжело мне было сносить ее от своего хозяина; будь это чужой, я бы меньше огорчился. Но что поделаешь, пришлось стерпеть; я не отвечал ни слова и только возводил к небу полные слез глаза.
Когда кончилась эта суматоха с пиром, мы пошли домой. По дороге хозяин сказал мне:
— Послушай, Гусманильо! Мне самому жаль, — больше, чем ты думаешь, — что нынче тебе досталось. Знаю, я был неправ; но ты не горюй, завтра я куплю тебе новые башмаки, а стоят они побольше, чем эти яйца.
Я порадовался обещанию: башмаки у меня были старые, худые.
Но, как вошли мы в дом, хозяйка, должно быть, наговорила мужу, и с того дня повар глядел на меня с такой кислой миной, точно уксусу хлебнул; о том, чтобы купить башмаки, уж и речи не было, — так я и остался без них. Видя, что хозяин сердится, я рассыпа́лся перед ним мелким бесом, угождал во всем пуще прежнего и на кухне старался ни в чем не проштрафиться.
Как-то в праздник у нас, по обычаю, готовили мясо, запеченное в тесте, и всякие пироги, после чего осталось немного теста, а среди мусора завалялась мозговая кость, почти нетронутая. Назавтра ожидался бой быков, и мне, чтобы повеселиться, дозарезу нужно было раздобыть деньжат. В один миг я обмазал тестом этот мосол, да так ловко, что с виду он вполне мог сойти за отличного кролика.
С этим товаром побежал я на наш рынок, надеясь облапошить какого-нибудь чужака, но времени было в обрез, и долго дожидаться покупателя я не мог. Ко мне подошел почтенный седой эскудеро, я сразу сбавил цену, и мы сошлись на трех с половиной реалах; я был на седьмом небе от радости, что так быстро вернусь домой. Я спешил, но покупателю было не к спеху. Он неторопливо засунул под мышку небольшой календарь, который держал в руке, заткнул за пояс перчатки и носовой платок, затем вынул из футляра очки и битых два часа протирал их и вздевал на нос. После этого он принялся вынимать из кошелька по одному куарто и класть монеты мне на ладонь, причем каждый полкуарто казался ему целым куартильо, и он по шесть раз переворачивал монетку в руке, да еще разглядывал на свет.
Только получил я свои деньги, как принесла нелегкая моего хозяина; заметив мое отсутствие, он отправился на розыски.
— Чем торгуете, молодой человек? — спросил он, хватая меня за руку.
Эскудеро, будь он трижды проклят, все еще не убрался, а при нем я не мог раскрыть свой секрет. Не смея объявить себя изобретателем столь замечательного творения, я онемел; так оно и осталось безымянным, вроде запрещенной книги или другого недозволенного товара; зато наказание досталось мне, ибо хозяин отнял у меня все монеты до единой, приговаривая:
— Выкладывай деньги, мерзавец! И мне еще расхваливали тебя! Притворялся тихоней, корчил из себя честного малого! И такому я доверял свое имущество! Такого вора пригрел! Кормил-поил его, а он, выходит, плут отпетый! Чтоб ноги твоей не было в моем доме! И близко не смей подходить! Кто на малое позарится, и большим не побрезгует.
И, угостив подзатыльником да пинком в придачу, он едва не сбил меня с ног. А треклятый покупатель все стоял да смотрел — послала же мне злая судьба этакого увальня!
Растерявшись, я не знал, что говорить, а мог бы своему ругателю напомнить кое о чем. Но как-никак он был моим хозяином, спорить мне не подобало; я побрел прочь, понуря голову, не говоря ни слова. Куда разумней молча уходить от оскорблений, чем отвечать на них бранью.
ГЛАВА VII
о том, как Гусман де Альфараче, выгнанный поваром, снова стал пикаро, и о том, как он обокрал бакалейщика
Во всех обстоятельствах мудрость надобно предпочесть богатству, ибо фортуна превратна, мудрость же не покидает нас и в беде. Деньги растрачиваются, а знания возрастают, и как бы мало ни знал мудрец, это больше, чем все достояние богача. Вряд ли кто усомнится в превосходстве мудрости над богатством. Философы изображали фортуну в самых различных видах, ибо она многолика; каждый из них рисовал тот ее лик, каким она оборачивалась к нему или к другим людям, коих он наблюдал. Когда фортуна благосклонна, она — мачеха всех добродетелей, когда враждебна — мать всех пороков; чем больше благоволит она смертному, тем больше горестей уготовляет ему. Она хрупка, как стекло, неустойчива, как шар на гладкой поверхности. Сегодня дает, завтра отнимает. Как волны морские, она всегда в движении. Катит нас, вертит и так и эдак, и вдруг выбросит на брега смерти, где уже оставляет нас навеки; а при жизни, словно комедиантов, принуждает учить все новые и новые роли, дабы разыгрывать их на подмостках вселенной.
