— А теперь, Таня, расскажи нам обо всем сама, своими словами...
Таня молчала.
Быстрым, семенящим от волнения шагом к ней подошла старая немка Клавдия Васильевна Камерон. Он обняла Таню и поцеловала в лоб.
— Я понимаю... Мы все понимаем тебя, Танечка, сказала она.— Об этом так просто не расскажешь... Я уж бабушка, и я представляю, как тебе обязаны родители мальчика... И они, и мы все... Спасибо тебе, Таня!..
В добрых светлых глазах Клавдии Васильевны проступи ли прозрачные слезы.
Это было сказано так, что оркестр без всякой команды сыграл короткий туш.
Несколько капель дождя упало на стол президиума.
— Что же ты, Ларионова?.. Ведь мы ждем,— нетерпеливо сказала Екатерина Ивановна Ферапонтова и очень выразительно посмотрела в небо. Но никто из почетных гостей ее не поддержал. И было бы странно, если бы кто-то сейчас, перед вот этой рисковавшей жизнью девочкой, испугался нескольких капель дождя!..
И Таня... Таня забыла обо всем, что ее мучило все эти дни. Она сделала то, чего от нее ждали. Она подняла голову, посмотрела вокруг, улыбнулась. И подошла к микрофону.
И нет никакого сомнения, что она бы превосходно и до конца довела свою роль, если бы не ветер, который вперемешку с пылью и дождем ворвался вдруг в город и обрушился на школу № 13. Таня еще не успела произнести и слова, как где-то хлопнуло и вдребезги рассыпалось окно, сбило какой-то портрет, перекосило полотнище. Тут все сорвались со своих мест и, не соблюдая никакого порядка, хлынули в школьные двери. Увеличивая общую суматоху, внезапно подломился и рухнул шест с радиоконструкцией... Но мы не хотим столь мрачными подробностями перегружать повествование, посвященное этому праздничному дню.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,
в которой Эраст Георгиевич провозглашает новый метод воспитания
В тот же волнующий и до отказа насыщенный событиями день в школе состоялось заседание педсовета. Надо ли пояснять, что это был далеко не обычный педсовет?..
Все чувствовали, что после полосы какого-то застоя, какой-то неопределенности, которая началась с уходом Ферапонтовой, после всяческих одобрений, неодобрений, сомнений, предостережений, после недавнего внушения на учительской конференции,— а всем было известно, чьих рук это дело,— после всего этого школа № 13 парила теперь на недосягаемой высоте.
И вот здесь собрался внеочередной, незапланированный, можно сказать, чрезвычайный педсовет. К тому времени бурная, но короткая гроза успела окончательно затихнуть, а небо — проясниться и отсиять великолепной радугой, и даже еще не просохшие лужи на школьном дворе напоминали теперь не столько об утреннем ненастье, сколько о пережитом торжестве.
Все столы в учительской, даже тумбочка под телефоном, были уставлены пышными букетами астр и хризантем. В тонких мензурках, принесенных из химического кабинета, пламенели гладиолусы. Чтобы разбавить густой оранжерейный аромат, окна в учительской распахнули настежь.
Учителя, отдохнувшие, посвежевшие за лето, принаряженные, возбужденные всем происшедшим, напоминали не педагогов, а многочисленных родственников, сошедшихся на семейный праздник. У всех было приподнятое настроение, всем было радостно, всем хотелось говорить друг другу только самые приятные слова. Женщины, в нарушение правил, великодушно разрешили мужчинам курить. Правда, мужчин среди них было всего трое: молодой румяный физик Попов, который, занимаясь альпинизмом, не курил вовсе; преподаватель истории Рюриков, который альпинизмом не занимался, но тоже не курил, и которого, в связи с этими обстоятельствами, молоденькие смешливые учительницы почти не считали за мужчину. Третьим же был Эраст Георгиевич — он, как нам известно, курил, однако никогда не злоупотреблял своим директорским положением. Так что, возможно, Теренция Павловна думала как раз о нем, когда предложила выдать мужчинам на сегодня такую льготу. Во всяком случае, говоря, что сегодня они это заслужили, она протянула Эрасту Георгиевичу самый красивый, бархатно-черный гладиолус. Эраст же Георгиевич, улыбаясь, растерянно развел руками, потом выдернул из стоявшей перед ним мензурки тоже очень красивый, но белый гладиолус и вручил его Теренции Павловне, сказав, что все сегодня многое заслужили, а она в особенности. И все снова зааплодировали, от души любуясь Теренцией Павловной, алой от смущенья, с белым гладиолусом, прижатым к груди. Она была не только красивой женщиной, но и руководительницей 9 «Б», где училась Таня Ларионова...
