Что касается далее нас, людей, уважаемый доктор, то и мы, конечно, такая же материя, как и все окружающее. Всякий химик запросто скажет, на сколько процентов мы состоим из кислорода, на сколько – из азота, водорода и всего прочего. Но если где-то в нас обнаруживается мысль, какое право имеем мы утверждать, что мыслью обделены другие производные материи?
Я постоянно употребляю слово «мысль». Это делаю я на том основании, уважаемый доктор, что лично мне оно кажется наиболее подходящим для того понятия, которое я имею в виду. Подобно тому, как в различных языках существуют разные слова для определения одного и того же предмета, подобно тому, как одну и ту же часть лица – рот – итальянец называет bocca, англичанин – mouth, француз – bouche, а немец – Mund, точно так же и различные науки с искусствами особо выражаются об одном и том же предмете. То, что я называю «мыслью», теософ мог бы назвать «божеством», мистик – «душой», врач – «сознанием». Вы, уважаемый доктор, вероятно, избрали бы слово «психика». Признайте, это понятие, как его ни переиначь, обозначает нечто первичное, единственно истинное. Но если это безграничное понятие, имеющее все свойства, приписываемые теологами Богу, т. е. бесконечность, вечность и т. д., открывается в нашем мозгу, то почему не разрешить ему проявляться и в других предметах с тем же успехом? Даже я могу представить гораздо более приятное местопребывание для него, чем мозг большинства людей.
Все это, в общем, не есть что-либо новое. Ведь верили же миллиарды во все времена (да и теперь еще верят), что животные тоже имеют душу. Учение Будды, например, даже переселение душ признает. Что же мешает нам сделать еще один шаг далее и признать душу у источников, деревьев, скал, как это делалось – хотя, быть может, только из эстетически-поэтических оснований – в древней Элладе? Верю, что придет время, когда человеческий разум дойдет до такой степени развития, что познает души иных органических существ.
Я уже говорил вам о моих стихотворениях, которые я читал Эми Стэнхоуп и которые полковник назвал безумными. Может, они и в самом деле заслуживают такого определения – я не могу судить об этом. Но, так или иначе, они представляют собою попытку – правда, очень слабую – изобразить человеческим языком души некоторых растений.
Отчего эвкалиптовое дерево внушает художнику образ женских рук, распростертых для страстного объятия? Почему асфоделии невольно напоминают нам о смерти? Почему вистерия – это всегда невинность, а орхидея – дьявольский искус? Потому что в каждом из этих цветов и деревьев живет мысль об этих вещах.
Неужели вы считаете простым совпадением, что у всех народов мира роза служит символом любви, а фиалка олицетворяет скромность? Существуют ведь сотни маленьких душистых цветов, которые цветут так же скромно и так же прячутся в укромных местах, как фиалка, однако ни один из них не производит на нас сходного впечатления. Сорвав фиалку, мы тут же инстинктивно подумаем: как скромно! Стоит заметить, что это странное ощущение исходит вовсе не от того, что мы считаем характерным для данного цветка: не от ее запаха. Если мы возьмем флакон Vera Violetta – духов, чей запах так обманчив, что в темноте мы не сможем и отличить его от запаха букета фиалок, – мы никогда не получим тот же эффект.
Равным образом чувство, какое мы испытываем близ цветущего каштана – которое вызывает в нас мысль о всепобеждающей мужественности, – никак не связано с тем, что прежде всего приковывает наш взор: с мощным стволом, с широкими листьями, с тысячами сверкающих цветов. И мы должны прийти к убеждению, что здесь все дело в неуловимом дыхании дерева. Это дыхание и открывает нам мысль, то есть душу дерева.
Понятие, которое я называю мыслью, очевидно, может принимать все формы и образы. Один лишь тот факт, что я или кто-либо другой может сознавать это, уже служит достаточным доказательством. Так как мысль вообще не знает никаких границ, то материя не может представлять для нее никаких ограничений. Ни один вдумчивый человек не может нынче игнорировать истин монистического мировоззрения (они, конечно, относительны, как и всякие другие истины). Согласно этому мировоззрению мы, люди, как материя, ничем не отличаемся от всякой другой материи. И если я должен допустить это – и если, с другой стороны, бытие мысли (бытие в собственном, мощном значении этого слова) понуждает меня в каждое мгновение к самосознанию, – то я могу прийти к одному только выводу, подтверждаемому тысячью примеров, а именно, что «мысль» может одухотворять не одних лишь людей, но и всякую другую материю, а значит, цветы, листья, ствол померанцевого дерева.
