— Тихо, Галла, тихо, Юста! — вскричали их родители. — Вам рано задавать такие вопросы.
Но Перпетуя отвечала отнюдь не зло. Взглянув на девочек и на Марциана, у ног которого те пристроились, она продолжила разъяснения: гот ничего не сказал, только издавал бессмысленные вопли, но поступок его говорил больше, чем речь — он предложил все, чем располагал: в качестве приношения ее девственности он отдал ей эту золотую гривну.
— Неправда! — вскричал Марциан, не сдержавшись.
— Это правда, брат мой, и он сделал это во искупление своего греха. В надежде избегнуть вечного наказания он бросил ее к моим ногам.
— Неправда. Он надел ее мне на шею.
Она в своей святости чувствовала себя слишком уверенной, чтобы принять дерзкий вызов, и сказала только:
— Брат мой, я прекрасно это помню. Сказав, что он бросил его к моим ногам, я выразилась поэтически, как выразился бы Давид. Иногда позволительно выражаться поэтически, а тебе следовало бы получше выучить псалмы. Твой отец-исповедник будет поставлен об этом в известность. Он повесил гривну тебе на шею, потому что ты состоял при мне.
— Вот и нет!
Эта реплика была такой ребяческой, и все же она вызвала у его семьи радостное оживление. Впервые за годы Перпетуе осмелились противоречить. Она проигнорировала Марциана, хлопнула в ладоши и приказала рабам отнести гривну в базилику, где украшение будет отдано Господу.
— Отец, таков будет твой приказ? — вскричал юноша.
Юстус, формальный глава семьи, казался смущенным. Луцилла осмелилась сказать:
— Дочь, мы знаем, что украшение — твое, но наш сын выглядит в нем так мужественно, оно так идет его нарождающемуся достоинству. Дочь, нельзя ли позволить ему поносить его до дня твоего посвящения?
Перпетуя не пошла на компромисс и приказала рабам отнять гривну силой. Марциан был взбешен, он сопротивлялся и сопел.
— Гривна моя, — кричал он, — он отдал ее мне, и прежде чем умрут боги, я тоже ему кое-что отдам!
Никто не понял, что он имел в виду, да он и сам себя не понял. «Прежде чем умрут боги» — то была сельская божба, которую ему не следовало произносить. Его родители улыбнулись, услыхав, как она слетела с его губ. Это напомнило им прежние бесхитростные дни. «Прежде чем умрут боги, я отшлепаю тебя по заду» — так сказала бы крестьянка своему ребенку. Гривна подарила ему прощальный поцелуй, пока он произносил богохульство, и оставила на его плечах по небольшому красному рубцу, которые быстро исчезли. Неожиданно успокоившись, он огляделся вокруг, словно в изумлении.
— Что произошло? — спросил он.
Сестра назначила ему наказание. Наказания не казались суровыми. Их ослабляла частота применения.
В течение пяти дней, предшествовавших посвящению, он становился все более покорным и услужливым, занимая себя маленькими религиозными поручениями и должным образом почитая Перпетую. Их совместное приключение тускнело, ничто о нем не напоминало, и оно могло бы забыться совсем, если бы епископ не сравнил Эврика с жеребцом. «А как насчет меня?» — подумал Марциан и разразился смехом. Ибо он тоже был недурно оснащен, девочка-рабыня это хорошо узнала четыре года назад. Он желал вновь встретиться с готом в холмах и поставить того на колени, а поскольку этому не дано было сбыться, он желал порочности ночи.
Ночь пришла, ветреная и темная после великолепия дня. Все устали, святость не принесла умиротворения. Дети были возбуждены и впадали в визг, а старики спорили, что происходило очень редко. Юстус опасался за гривну, ее могли украсть из алтаря. Луцилла возражала: даже самый злобный дух не зайдет так далеко. Марциан принял сторону отца и взялся выставить стражу. Затем он уговорил стражников пойти спать, отправился к себе в комнату, чтобы взять плащ от дождя, но, не успев надеть, заснул.
Проснулся и вздрогнул, уверенный, будто что-то случилось. Так и было. Он забыл выставить стражу перед базиликой, и если произошла кража — боги ему в помощь! Он вскочил и вышел проверить — надо было только перейти двор. Дверь была приоткрыта, но когда он заглянул, то различил в тусклом свете свечей, что ничего не тронуто. Гривна находилась на обычном месте.
