О распутинском даре как главной причине близости крестьянина ко дворцу и прежде всего к Императрице, писал в своей работе «Убийство царской семьи» и следователь Н. А. Соколов, занимавшийся в 1918—1919 годах расследованием обстоятельств и причин екатеринбургской трагедии:
«Чем был для нее Распутин?
Я посвятил много труда, чтобы данными следствия разрешить этот вопрос.
Вряд ли можно отрицать, что счастье человеческой пары, связанной чувством взаимной любви в браке, мыслимо только тогда, когда она рождает детей. Императрица имела детей, но она прошла длинную полосу жизни, причинившую ей больше огорчений, чем всякой другой женщине, лишенной ее положения. Она была нежная мать. Но нет сомнений, что она была гораздо больше Императрица, чем мать. Несмотря на то, что ее сын, которого она так безумно любила, был болен 26 апреля 1918 года, как никогда ранее, она оставила его и уехала с Императором, так как думала, что его увозят с политическими целями.
При властности ее характера нет сомнений, что ее преследовало желание иметь рожденного ею Наследника Престола. Судьба долго была немилостива к ней. И эти годы супружеской жизни, представлявшие очередные этапы надежд и горьких разочарований, были безусловно роковыми для ее нервной системы.
Наконец родился сын. Достигнут был венец желаний. Но какой же был удар для Императрицы, когда она узнала, что ее сын – гемофилик!..
Эта болезнь, почти неизвестная у нас в России, очень известна некоторым кантонам Швейцарии: там от нее вымирают деревни.
В роду Императрицы от нее погибли ее дядя, ее брат и ее два племянника. Сердце матери должно было страдать от материнской жалости к ребенку. Но она должна была вдвойне страдать от сознания, что это она, которая так хотела его, с таким напряжением ждала, причина его страданий, так как это она передала ему ужасную болезнь.
Ребенок был очень подвижен, очень резв. Какой бы ни был за ним надзор, нельзя было заранее рассчитать и предусмотреть каждый его шаг. Но то, что без всяких последствий проходило каждому здоровому ребенку, ежеминутно могло убить его. Малейшая неосторожность, ничтожный ушиб, незначительная травма – и он может погибнуть; он – столь долгожданный, так ей необходимый, единственный!..
Во что превратилась жизнь Императрицы после рождения сына?»
О природе распутинского дара потом много спорили и продолжают спорить по сей день.
Учитель французского языка царских детей швейцарец Петр Жильяр, на которого ссылается следователь Н. Соколов, рассказывал:
«Относительно роли Распутина в жизни Царской Семьи я могу показать следующее. Распутин появился у Них, должно быть, в 1906 году. Мои многолетние наблюдения и попытка объяснить причину его значения у Них довели меня до полного убеждения, которое мне кажется истиной или очень близким к истине, что его присутствие во дворце тесно связано с болезнью Алексея Николаевича. Узнав Его болезнь, я понял тогда силу этого человека. Когда Мать поняла, что Ее единственный, Ее любимый сын страдает такой страшной болезнью (гемофилия), которую передала Ему Она, от которой умерли Ее дядя, Ее брат и Ее два племянника, зная, что не будет Ему помощи от человека, от науки, Она обратилась к Богу…
Мне кажется, что религия Ее не дала Ей того, что Она искала; кризисы с Ним продолжались, грозя Ему смертью. Чуда, которого Она так ждала, все еще не было. Тогда-то, когда Ее познакомили с Распутиным, Она была убеждена им, что, если Она обратится к нему во время болезни Алексея Николаевича, он будет "сам" молиться и Бог услышит его молитву. Она должна верить в его молитву, и пока он, Распутин, будет жив, будет жив и сын.
Алексею Николаевичу после этого как будто стало лучше. Называйте это как хотите – совпадением, но факты обращения к Распутину и случаи облегчения болезни у Алексея Николаевича совпадали. Она поверила. Ей и не оставалось ничего более. В этом она нашла самой Себе успокоение. Она была убеждена, что Распутин является посредником между Нею и Богом, потому что молитва Ее одной не дала Ей облегчения. Они смотрели на Распутина как на полусвятого. Я могу отметить такой факт. Я с Ними жил 4 года. Они меня любили. И никогда, ни одного раза Они не сказали со мной ни одного слова про Распутина. Я ясно понимал: Они боялись, <что> я, как кальвинист, не пойму Их отношения к Распутину».
