– Спасибо, Чарли. Вы прекрасно все организовали.
Краузе поднял бинокль к глазам, оглядел вверенные ему суда. Похороны были частью его долга, но ему не удавалось отделаться от гнетущего чувства, что это время можно было употребить с большей пользой, хоть он и не знал, как именно. Он обвел биноклем горизонт за кормой; видимость за последние часы заметно улучшилась. Конвой в целом нареканий не вызывал, хотя у коммодора был поднят всегдашний сигнал: «Меньше дымить». «Додж» и «Джеймс» находились на своих позициях, в головной части флангов. Где-то в тылу «Виктор»; Краузе не видел его за конвоем, но вроде бы иногда различал на фоне бледного заката характерную фок-мачту. Прогноз не обманул; ветер был юго-западный, три балла. Очень кстати, учитывая, что у корветов топливо на исходе. Завтра можно надеяться на поддержку с воздуха, и при такой высокой облачности эта поддержка будет по-настоящему эффективна. Хотелось верить, что Лондон не оставит его без помощи.
Сегодня темнело дольше, чем вчера, поскольку облачность была не такая плотная. Можно было надеяться, что завтра раньше станет светло. Вечером скажешь: «О, если бы наступило утро!»[53] Эти два бледных огонька на западе не звезды. Это…
– Ракеты в конвое! – крикнул кормовой впередсмотрящий. – Две белые ракеты прямо за кормой!
Краузе стряхнул накатившую было беспечность. Ракеты означают беду; две белые ракеты означают торпедную атаку, если это не ложная тревога со стороны запаниковавшего капитана. Несколько долгих мгновений Краузе надеялся, что тревога ложная. «Виктор» где-то близко к месту атаки. Надо решать, идти ли ему на помощь. О том, чтобы отправить корвет, нечего и думать – у обоих слишком мало топлива.
– Коммодор сигналит: «Общая тревога», сэр, – доложили с сигнального мостика.
– Очень хорошо.
Были веские доводы за то, чтобы не сворачивать в тыл конвоя. Скорее всего, стемнеет раньше, чем он туда доберется. «Килинг» вновь отстанет и потом будет долго возвращаться на позицию, особенно если строй конвоя серьезно нарушен. Ущерб, который могла нанести подлодка, уже нанесен, и его не исправить. Нет и надежды ей отомстить – слишком мало осталось бомб. Он может подобрать уцелевших, однако «Кадена» и «Виктор» уже на месте, а ему туда добираться не меньше получаса. Но что подумают в конвое, если он спокойно продолжит путь, когда сзади гибнут товарищи? Краузе подошел к рации. «Додж» и «Джеймс» ответили быстро; они знали о происходящем в конвое и запрашивали приказы. Краузе мог сказать только одно: «Оставайтесь на позиции». «Виктор» не отзывался. Краузе сказал: «Джордж – Орлу. Джордж – Орлу. Слышите меня?», но ответа не получил. «Виктор» был в десяти милях от «Килинга», если уже не дальше, так что вполне мог не слышать. Оставалась крохотная вероятность, что не отвечают в пылу боя из-за сумятицы на борту, но ее можно было даже не рассматривать. Краузе стоял с трубкой в руке и мучительно желал услышать ленивый английский голос – хотя бы одно слово. Коммодор сигналил, направив прожектор прямо на «Килинг». Сообщение для него и, видимо, срочное, потому что почти стемнело и переговариваться морзянкой было небезопасно. Коммодор рисковал, передавая в таких условиях, а он был не из тех, кто рискует без крайней надобности.
Кто-то бежал по трапу с сигнального мостика.
КОМКОНВОЯ – КОМЭСКОРТА. «КАДЕНА» ДОКЛАДЫВАЕТ, ЧТО «ВИКТОР» ПОДБИТ.
– Очень хорошо.
С сомнениями покончено.
– Я принимаю управление, мистер Харбатт.
– Есть, сэр.
– Что на румбе?
– Ноль-девять-три, сэр.
– Право на борт. Курс два-семь-три. Мистер Харбатт, коммодор сообщил, что «Виктор» подбит. Он где-то позади конвоя. Я иду к нему.
– На румбе два-семь-три, сэр.
– Очень хорошо. Все машины вперед самый полный.
– Есть все машины вперед самый полный. Машинное отделение отвечает: «Есть все машины вперед самый полный», сэр.
– Очень хорошо.
Секунда на то, чтобы подойти к рации и сообщить «Доджу» и «Джеймсу», что он делает.
– Вам придется прикрыть и фланги, и фронт, – добавил он. – Берегите топливо.
– Есть, сэр.
Конвой и «Килинг» неслись навстречу друг другу. На западе еще догорал закат, и Краузе различал силуэты кораблей, но за кормой небо уже потемнело, и они не могли видеть приближение «Килинга». И строй конвоя смешался; не осталось безопасных проходов между колоннами. Это означало, что все суда непредсказуемо маневрируют в попытке избежать столкновения или вернуться на место в строю. И все равно надо идти вперед. «Виктор» подбит. Краузе стоял собранный, напруженный, готовый к действию, и внезапно на него накатило нестерпимо острое горе. Он знал, что через несколько секунд насущные задачи вытеснят это чувство. Наполеон, услышав в разгар боя о смерти любимого солдата, сказал: «Как жаль, что у меня нет времени его оплакать». У Краузе было пятнадцать секунд, чтобы горевать. Затем…
