– Велите убрать это безобразие, мистер Харбатт.
– Есть, сэр.
И еще было что-то странное в том, как выглядит «Килинг» в брезжущем свете. Надстройки обледенели. Стойки и пиллерсы, торпеды и леерное ограждение – все было в белой изморози. Вымпел не реял на ветру, а примерз к фалу неопрятной петлей. Теперь Краузе видел наконец и «Виктора» после целой ночи разговоров по рации. Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя[40]. Польский эсминец тоже был снежно-белый на фоне серого моря. Сейчас Краузе наблюдал его поворот одновременно с сообщением о смене курса по рации. «Килингу» требовалось повернуть соответственно, но теперь Краузе мог проверять сделанный в голове тригонометрический расчет по тому, что видели глаза.
– Лево руля. Курс ноль-шесть-ноль.
Уже точно совсем рассвело. Вчера в это время он отменил боевую тревогу. Только вчера? Неужели только вчера вечером в рубке свистели пули? По ощущениям, прошел год. И вчера в это время он смог спуститься в каюту, съел яичницу с ветчиной, от души напился кофе. Прочел молитвы, принял душ. Немыслимое счастье. Это напомнило, что за последние сутки он съел только полтора сэндвича и выпил несколько чашек кофе. И почти все это время пробыл на ногах, да и сейчас тоже стоял. Краузе прошаркал к стулу – идти он не мог – и сел. В мышцах пульсировала боль. Во рту и в горле пересохло; одновременно мутило и зверски хотелось есть. Он наблюдал за движением «Виктора», слушал сообщения телефониста.
– Можно дать разрешение курить, сэр? – спросил Харбатт.
Мозгу Краузе пришлось выбираться из сосредоточенности, словно путнику, глубоко увязшему в трясине.
– Можно. Рулевой, одерживай! Так держать!
– Внимание! Внимание! – зазвучало по громкой связи объявление, что с этой минуты можно курить.
Харбатт уже чиркнул спичкой и сейчас делал первую глубокую затяжку, наполняя легкие дымом так, будто вдыхал воздух рая. Краузе знал, что сейчас почти все на палубе с наслаждением закуривают; ночью на постах, где зажженная спичка или сигарета могут быть замечены врагом, курить запрещалось. Струйки табачного дыма, проплывающие мимо ноздрей, на миг вновь напомнили об Эвелин. Она курила, и ее всегда удивляло и немного смешило, что муж не притрагивается к табаку. Возвращаясь с корабля в Коронадо, в их маленький дом, он еще в дверях ощущал слабый запах сигаретного дыма, к которому примешивался тончайший аромат ее духов.
– Локатор докладывает контакт на пеленге ноль-шесть-четыре, дистанция тысяча сто ярдов.
Немец снова их перехитрил, повернул влево, когда Краузе намеревался упредить его на левом повороте. Теперь снова придется делать большой круг. Краузе отдал приказ рулевому, затем сообщил сведения «Виктору».
– Рассыльный! Спросите сигнальный мостик, видят ли они уже коммодора.
Бесчисленные обязанности надо выполнять, даже когда кружишь в попытках уничтожить подлодку, которая уничтожит тебя при первой возможности. Новый поворот; «Виктор» не успел сбросить бомбы на лодку, но это сумеет сделать «Килинг», если только немец вновь их не перехитрит.
– Время засекли, мистер Понд?
– Да, сэр.
– Контакт на пеленге ноль-пять-четыре, дистанция восемьсот ярдов.
Они снова промахнулись; подлодку спасла ее меньшая циркуляция. Она на десяти градусах по носу «Килинга», то есть недосягаема для обоих кораблей, как бы круто те ни поворачивали.
– Орел! Говорит Джордж. Десять градусов у меня справа по носу, дистанция восемьсот ярдов, быстро поворачивает.
– Мой локатор дает неопределенную дистанцию. Идем на нее, сэр.
– Очень хорошо. Поворачиваю вправо. Отбой. Рулевой! Право руля. Курс ноль-девять-пять.
– Есть право руля. Курс ноль-девять-пять.
Рядом стоял рассыльный.
– Сигнальный мостик докладывает, коммодор виден, сэр. Сейчас передает сообщение. Длинное сообщение, сэр.
– Очень хорошо.
А вот и розовощекий Доусон, связист, свежевыбритый и подтянутый, с планшетом для сообщений.
– Что-нибудь важное, мистер Доусон?
– Ничего особо важного, сэр.
Слава богу!
– За исключением двух прогнозов погоды, сэр.
Мороз? Снежная буря? Шторм?
– Что там?
– Ветер ослабеет, сэр. К двенадцати часам от южного до юго-западного, три балла.
