– Посмотрим, что в ней, – сказал Рис и поднял крышку.
– Разве вы не знаете? – Он покачал головой:
– Представления не имею.
Она смотрела, как он вынимает снедь.
– Удивительно, герцог не знает, что бывает в корзинках от «Фортнум энд Мейсон».
– У меня не было такой возможности. Я жил на континенте, не забывайте.
Пруденс засмеялась:
– Да, знаю. Вы развлекались в «Мулен Руж» и купались в итальянских фонтанах.
– Причем обнаженным, если помните, – уточнил он, выкладывая на одеяло коробку с шоколадом. – Хотя почему все европейские газеты сочли эту историю исключительно занимательной, за пределами моего понимания.
Пруденс знала почему. Картина, созданная ее воображением – он голый выходит из воды залитого лунным светом фонтана, – была настолько яркой, что у нее перехватило дыхание. За всю жизнь она ни разу не видела живого мужчину без одежды, зато видела картины художников и скульптуры, и нескромное видение заставило ее порозоветь.
Не услышав в ответ никакого замечания, Рис, не отрываясь от своего занятия, взглянул на Пруденс и, увидев, что она покраснела, улыбнулся, совсем как тогда, в опере, словно догадался, о чем она думает.
Пруденс низко наклонилась над одеялом, рассматривая угощение.
– О, шоколад!
Сент-Сайрес не позволил ей отвлечь внимание таким прозрачным способом. Он взял ее за подбородок и заглянул в глаза.
– Сладкое для сладкой, прелестной и мягкосердечной, – промурлыкал он, в ленивой ласке проводя пальцем по ее горячей щеке.
– Я говорила вам, что я не мягкосердечная, – прошептала она.
Он засмеялся каким-то низким, утробным голосом:
– О да, я забыл, что вы суровая, непоколебимая особа. – Отпустив ее, он снова сел и продолжил рыться в корзине.
– Посмотрим, кроме шоколада у нас есть паштет из гусиной печенки, пикули, горчица, копченая лососина, язык, кусок стилтона и еще один чеддера, соленое печенье, сладкое печенье… А вот и бутылка прекрасного кларета.
– Восхитительно, – сказала Пруденс, принимаясь вслед за ним разворачивать свертки и открывать баночки. – Мне всегда хотелось попробовать такую еду, но на жалованье швеи всего этого не купишь.
– Охотно верю. Однако какая жалость, что нет лимонада! – добавил он, качая головой в притворной печали. – Вы его так любите.
– Полагаю, придется обойтись кларетом.
– На этот раз да, но я намерен информировать «Фортнум», что в следующий раз вы хотите найти в корзине их самый кислый лимонад.
Слова о возможности других пикников с ним сделали Пруденс совершенно счастливой.
– Только если он будет теплым, – со смехом напомнила она ему. – Чтобы он был по-настоящему ужасен, он должен быть теплым.
– Хорошо, хорошо. Их самый кислый, самый теплый лимонад. – Он взял бутылку вина и штопор и указал на корзинку: – Там должны быть бокалы. Достаньте их, пожалуйста.
Пруденс повиновалась, достала кроме бокалов еще и тарелочки, потом закрыла крышку корзинки и поставила на нее бокалы. Рис открыл вино, а она, сняв перчатки, принялась резать ветчину, сыр и раскладывать закуски по тарелочкам.
Он отставил бутылку, взял кусочек ветчины, один из бокалов и, опершись на локоть, стал смотреть на раскинувшуюся перед ним картину умиротворенной природы.
– Я забыл, как хорош может быть в Англии апрельский день, – прошептал он.
Пруденс прекратила возиться с едой и тоже стала смотреть на пруд. Обрамленный яркой зеленью только что распустившихся ив и ослепительно желтыми лютиками у воды, он оказался еще красивее, чем на картине, которую написал друг герцога.
– «Быть сегодня в Англии – в этот день апреля!» – процитировала она.
– Вы знаете это стихотворение?
Резкость его голоса заставила Пруденс посмотреть в его сторону, она встретила его удивленный взгляд.
– «В Англии весной», – ответила она. – Роберт Браунинг. Мама читала его мне, когда я была девочкой. Оно до сих пор остается одним из моих любимых стихотворений.
– И моим тоже, хотя если вы спросите меня, почему я люблю его, я затруднюсь ответить. Есть много стихов гораздо сильнее этого. Все, что я смогу сказать, – я часто вспоминал его, когда был далеко от Англии. Как и Браунинг, я жил в Италии, так что, наверное, испытывал сходные чувства.
