С уважением, Задубищев Валерий и клуб «Ятвяг».
Здравствуй, Царевич. Прости, что написала тебе это письмо. Но я полюбила тебя всем сердцем. Хоть я и не знаю, как ты выглядишь, но я понимаю, что ты самый смелый, независимый и красивый на свете мальчик. Я буду любить тебя вечно, пусть даже мы некогда не встретимся. Мне всего 12 лет, но блогадоря тебе я уже знаю, что такое настоясщая любовь. Пришли мне, пожалуйста, свою фотку.
Забугорова Женя, г. Екатеринбург.
Тем временем Митяй рассказывал в подробностях, как нашлась Ася:
— Короче, залезаю по вентиляхе на нижний уровень бомбарика и сразу понимаю: на нижнем лэвеле, возле печки-раздолбайки что-то белеется… Пошарил фонариком и вижу: есть контакт! Платьице девчачье, даже искорки заблестели. Сначала децл испугался: а вдруг… мёртвая уже? Потом сообразил: не-а, не мёртвая. Шевелится, руку под голову подложила. Короче, спит. Ну, короче, я её по плечу потюкал: вставай, говорю, кудрявая. Пойдём отсюда, пока бомжики не набежали… Она как подскочит и давай визжать — у меня чуть башню не вынесло. Я у неё спрашиваю: «Эй, мать! Ты как сюда попала?» А она только головой мотает: ничего типа не помню, полная анестезия.
— Амнезия, — строго поправил Мозг.
— Как из Георгиевского зала выбежала она тоже не помнит? — тихо спросил Петруша.
— Через пень-колоду вспомнила, что сначала рванула сдуру по коридору, куда глаза глядят. Очутилась в пафосном туалете, где сплошной хрусталь.
— Это в Кремлёвском дворце, — прислушался Ваня. — На первом этаже, кажется.
— Однако из туалета она тоже выскочила пулей, потому что, типа, ей противно было себя в зеркалах видеть. Говорит, — вся зарёванная дура была, в расфуфыренном платье»… Короче, депресняк у девочки нагноился. Ну вот, побежала она дальше — и напоролась на солдатика в форме.
— Не может быть, — удивился Царицын, — из кремлёвских её никто не видел!
— Понятно, что не видел, — усмехнулся Митяй. — Ибо солдатик спал у магнитной рамки, как хорёк в декабре. Причём стоя! Она мимо него проскочила по-быстрому, боялась, проснётся. Добежала до лифта, хотела поехать наверх, да только лифт её привёз… в подвал. Обратно — не выбраться, потому как в подвале вместо кнопки — замочек для ключика. Известная фенька…
— Видать, попала в подземный переход между Большим Кремлёвским дворцом и административными корпусами, — понимающе кивнул Ваня. — Любопытно.
— Эх, туда бы заброситься… побродить под Кремлём!.. — мечтательно простонал кто-то из муравьиных братьев. — Я в книжках читал, что там старые подземелья остались, ещё со времён Ивана Грозного…
— Дальше — самое прикольное, — подмигнул диггер. — Вышла наша красавица из лифта: страшно, вокруг темно, ящики какие-то громоздятся. Короче, заплакала. Побежала по подземным коридорчикам. Потом страшно стало, в обморок плюхнулась. Очнулась уже в бомбарике, и вроде какой-то старичок за ней ухаживал, типа одеяльце поправлял. Одеяльце и правда имелось, сам видел. И печка ещё тёплая была, я трогал.
— Девочку сдали врачам, как было велено? — уточнил Ваня.
— Ясный перец, — утвердительно кивнул Митяй. — На «скоряге» увезли, в Центральную клиническую. На воспаление лёгких проверять…
Ваня подумал, что хорошо будет сегодня приехать к Асе в больницу. Привезти ей целый мешок всяких вкусностей и сказать что-то самое-пресамое ласковое, прощения попросить. И снова увидеть счастливые глазки:
«Ванечка, я ни чуточки не обижаюсь! Это вы простите… я всех напугала…»
Решено. Нынче же поедет в Центральную клиническую больницу. И привезёт Асе охапку белых-белых цветочков, её любимых. Забыл, как называются.
Сегодня у Аси был трудный день. С утра к ней в больницу приехала делегация из детского дома. Воспитательница Тамара Анисимовна, Асина подруга, Таня Белкина, и преподаватель воскресной школы, куда Ася ходит уже третий год, Михаил Степанович. Все дружно принялись её развлекать. Врач попросил: с Асей только о весёлом, девочка после стресса, возможна депрессия. Тамара Анисимовна стала рассказывать о предстоящей летом теплоходной поездке по Волге. Детдому выделили несколько путёвок. Таня Белкина хихикала невпопад и смотрела на Асю жалостливо. А Михаил Степанович всё повторял, что уныние — грех и православным унывать негоже. Так что «давай, бери себя в руки».
