Марк уклончиво ответил, что будет жаль, если начнется война.
— Что ж, мы все так думаем, — сказал Фаустус, неуклюже пытаясь успокоить племянника. — Но не слишком-то беспокойся, сразу ничего не бывает.
— Разве войны не будет? — пылко откликнулся Друз, встревоженно взглянув на Фаустуса.
— Рим войну затевать не станет, — сказал Фаустус, по-прежнему глядя на Марка и стараясь приободрить его.
— Но Рим и не затевает войну, — запротестовал Друз.
Марку было неинтересно, и он отключился от разговора. Но он представил себе террановийскую стену, как на уроке геометрии: ломаная линия, пролегающая через Западные горы, а затем превращающаяся в то, чем ей и надлежало быть, — ровную диагональ от вершины Камианского полуострова до Мисинипейского залива на севере. Затем он увидел ее в действительности, но очень издалека, словно из космоса.
Фаустус уже жалел, что затронул эту тему за ужином — плохая идея; он коснулся возможной войны только в надежде, что заинтересует Марка; теперь же она казалась ему такой скучной, как если бы уже длилась многие годы.
Тем не менее Друз проявил осведомленность и смекалку.
— По крайней мере мы должны установить контроль над Стеной, — сказал он.
— Что ж, это нам вполне по силам, — ответил Фаустус.
Марк медленно приближался к воображаемой Стене, припоминая бесконечную серую скалу, вздымавшуюся из безмятежной травы, четырехугольные сторожевые вышки. Он был там однажды, посещая войска с родителями в том месте, где Стена превращается в широкий мост, опирающийся на арки, перекинутые через Эмиссуриту. Но это было до того, как Нихония расположила отряды самураев по всей длине Стены.
— Нихония пожалеет, если продвинется хоть на пядь дальше, на этом их игры закончатся, — заключил Фаустус, снова обеспокоенно погладывая на Марка.
— Да, дядя, — сказал Марк. И все же он ощутил запоздалый, хотя и слабый проблеск интереса. Марк подождал, пока он угаснет, но вместо этого услышал собственный голос, произносящий, пожалуй, слишком громко: — Нет, такого быть не может.
Друз от удивления вздернул брови, а Макария, которая сквозь сонно полуопущенные веки с явным бессознательным неудовольствием наблюдала за Туллиолой, повернулась и посмотрела на Марка.
— Простите, — сказал он. — Я, конечно же, имел в виду, что Рим не может оказаться бессильным.
— Разумеется, нет! — воскликнул Друз.
— Мы ведь не ввяжемся в случайную войну, правда?
На мгновение Друз застыл, но тут же, с усталым и терпеливым выражением, произнес:
— Не случайную: дело в том, что Нихония сознательно пренебрегает своими обязательствами.
— Этому договору уже больше трехсот лет. И они ни разу не нападали на нас.
— Нападали, — терпеливо произнес Друз. — Нападали.
Марк снова неуютно поежился, но пробормотал:
— Да, но и мы…
— Мы? — спросил Друз.
Нихония заявляла, что самурайские войска необходимы, чтобы защитить ее народ от всяких посягательств — изнасилований, похищения людей и угона в рабство; утверждалось даже, что римские солдаты со Стены рыскают по чужой территории, убивая людей ради забавы. Марк сомневался… По большей части он всему этому не верил; положим, похищения людей могли иногда случаться, — хотя, несомненно, не так часто, как говорили нихонцы. Но он мог представить, каков будет ответ, если в этих историях есть хотя бы доля правды, хотя все наверняка знали, что доныне стена была проницаемой для римлян. Предполагалось, что нихонцы не осмелятся приблизиться к ней.
— Нет, — продолжал Марк, зондируя почву, — но эти мелкие стычки — думаю, невозможно сказать, с чего они начались. То есть я имею в виду, что они не отважатся на настоящее вторжение.
— Все обстоит далеко не так просто, — мягко произнес Фаустус.
— Да, — покорно согласился Марк.
— Мы не можем допустить присутствия действующей армии у самых наших пределов, — сказал Друз.
— Но наша армия — у них на пороге, — заметил Марк.
— Наше присутствие законно, они сами согласились на него еще при Мишигане. Пожалуй, поздновато теперь жаловаться.
До сих пор нихонцы не нарушали соглашения, подписанного Мишиганой, однако укрепляли границу, которую Рим сознательно ослабил.
