— …и он сбился, — продолжала мама, отрешенно глядя на портрет в черной рамке, стоявший перед ней на столе.
— Но почему?
Мама ответила не сразу:
— Мы никогда не рассказывали тебе всего. Думали, когда подрастешь… Или лучше бы тебе этого никогда не узнать. Такие вещи очень портят жизнь в наше время…
Галина слушала, затаив дыхание, ловя каждое слово.
— Карты всегда были проклятием нашей семьи. Наших семей. Моей и твоего папы. Хотя сам он считал, что меня карты как раз спасли.
Галя с беспокойством следила за лицом мамы: не помутился ли ее рассудок? О чем она говорит? При чем здесь их семьи? Какое проклятие может висеть над семьей потомственного революционера и… А вот о маминой биографии она и впрямь не слишком много знала. Мама была не пролетарского происхождения, но и не дворянского. «Из разночинцев», — говорила она о себе.
— Твой дед…
По той версии, которую слышала и которой гордилась Галина, ее героический дед в годы войны помогал сотрудникам СМЕРШа вылавливать затесавшихся на оборонный завод диверсантов. Он погиб, пытаясь задержать одного из них, и имел за это медаль, лежавшую в ящике стола, а папа хранил табличку, снятую на память с именного пистолета: «…награждается… за заслуги перед Родиной…»
Теперь же оказалось, что деда застрелил майор СМЕРШа, после того как тот просадил ему в три карты конфискованный подсвечник. Майор был здорово пьян, поскольку кроме подсвечника и прочей ерунды конфисковал у «затесавшихся диверсантов» около пяти литров самогона и успел собственноручно уничтожить почти целую бутыль. Про задержание и все остальное начальство майора придумало уже потом, чтобы списать еще один труп и замести следы.
Галина была просто ошарашена услышанным и не нашлась, что сказать.
— А твой прадед…
Прадед Галины, если верить семейной легенде, был достоин стать персонажем героического эпоса. Сидел еще при царском режиме, потом работал на таможне, потом был назначен в продотряд, где и погиб, сражаясь с кулаками. При чем тут карты? При чем тут проклятие? История гибели отряда, в который входил прадед, описана и подтверждена документально, а фотография деда даже есть в районном музее. В школе на Галину как-то указали заезжему начальству: «Вот правнучка известного героя революции…»
— Он не входил в продотряд? — спросила Галя.
— Входил. Еще как входил, — покачала головой мама.
— А на каторге он был? — Галя немного успокоилась.
А зря. Как оказалось, ее прадед действительно был на каторге, однако совсем не потому, что боролся с царизмом. Он имел неосторожность обыграть в карты самого пристава. Пристав не поймал его за руку, но попытался отходить нагайкой, за что и получил табуретом повыше козырька. Там же, на каторге, прадед сошелся с одним известным уголовником, которого сделали потом комиссаром по снабжению… Какое-то время они крепко дружили. А потом начпрод взял его с собой в экспедицию — якобы за провиантом для города. На самом деле они поехали вышибать долг у одного революционного матроса. Дальше можно только догадываться…
А второй Галин дед, отец матери, был, оказывается, самым натуральным графом — с титулом, имением и всей причитающейся мишурой. В пятнадцатом году его старший брат проиграл в карты все их состояние и даже родовое имение. Он не застрелился, как принято было поступать в таких случаях, и не бежал, как поступали изредка, а предпочел рассчитаться по векселям, оставив брата, по сути, нищим. Деду пришлось даже скрываться, выправив паспорт и устроившись инженером в какую-то геологическую экспедицию. То, что дед был нищим графом, а потом еще и женился на женщине с подходящим происхождением, спасло его от преследования, и Галина мать избавилась от «дворянского» клейма.
Галя слушала мать, и ей хотелось ущипнуть себя, дабы убедиться, что все это не дурной сон. Она предпочла бы, чтобы в тот момент остатки дворянской крови вскипели в ее жилах, взяли верх над здоровыми пролетарскими генами, и она шлепнулась бы в неприличный для комсомолки обморок. Меньше чем за час Галина успела лишиться революционных предков, своей безукоризненной пролетарской биографии, а потом и знатного происхождения вместе с состоянием.
