Ефрейтор Оркан Оленев по кличке Тунгуса — приземистый, коренастый тунгус, слыл на заставе знатоком тундры, и к его помощи и совету прибегали всякий раз, когда надо было отправляться то ли в далекий поселок Чегорду, то ли к появившемуся неподалеку стойбищу ненцев или мансийцев.
Узнав, что намечается первый в этом году спуск на воду бота, он тотчас же принес из своей каптерки завернутую в шкуру вязанку высушенного мха для разведения костра, черпачок — на тот случай, если бот вдруг даст течь, а также два охотничьих ножа, фонарик и удочку с набором крючьев. Если бы Вадим решил уйти далеко и надолго в тундру, он хотел бы, чтобы рядом оказался именно этот Тунгуса.
Спустившись к бревенчатому настилу, они открыли зимний причал, именуемый на заставе просто «амбаром», и внимательно осмотрели хорошо законопаченный с осени и просмоленный бот «Беринг». Это было самое вместительное из трех плавсредств заставы, которые, по инструкции, бойцы обязаны были беречь в полной сохранности, и за которое отвечали, как и за всякое прочее военное имущество. Здесь же, кроме двух рассохшихся шлюпок, находилась и «приблудная» лодка-плоскодонка, обнаруженная пограничным нарядом в пяти километрах западнее заставы. Но её еще только предстояло привести в божеский вид. Да и отправляться на плоскодонке к острову через вечно бурлящий и штормящий пролив было опасно. На таких местные охотники обычно ходили по рекам да рыбачили на озерах, а если когда-нибудь и спускались в океан, то старались держаться поближе к берегу.
— К острову уходим? Надолго уходим? — Оленев говорил с характерным для местных народов акцентом, порывисто произнося каждое слово, начиная и прекращая разговор, когда ему вздумается, не заботясь о его смысле и логике.
— До вечера, — обронил Ордаш.
— Только до вечера уходим? Не до утра? Совсем мало уходим.
— А тебе, Тунгуса, на сколько хотелось бы?
— Мой отец всегда говорил: «Тундра суеты не любит. Зверь у чума не водится».
— Можешь считать своего отца мудрейшим из мудрейших.
— А еще говорил: «Идешь в тундру или тайгу на один день, запасаться нужно на три дня. На два идешь — на неделю с близкими прощайся».
— Брось, тут всего миля дороги, — успокоил его Ордаш, старательно законопачивая какое-то место внутри бота, которое показалось ему ненадежным. — Да и море спокойное, ничего не предвещающее.
— Это потому, что смотришь ты… на море.
— А куда нужно?
— В море уходишь, на небо смотреть нужно, — поучительно молвил ефрейтор, старательно укладывая в устроенной на баке каютке удочку да традиционный, всегда снаряженный «рыбачий вещмешок» с консервами и сухарями.
С помощью лебедки они спустили это «плавсредство» заставы с небольшого пологого стапеля на воду, в узкий канал, прорытый прямо к крытому причалу, затем погрузили в него вставную мачту и вещмешок со старым истрепанным парусом. Только после этого старшина взглянул на полоску синевы, открывавшуюся в проеме амбарной двери, и, чтобы как-то продолжить разговор, спросил:
— И что же ты узрел на своем тунгусском небе?
— Солнце багряное и ветер с северо-востока. К вечеру совсем много ветра будет, совсем большой волна пойдет. Возвращаться опасно станет.
Ордаш задумчиво поиграл мышцами левой щеки, поморщился и как можно внушительнее произнес:
— Хватит страхи разводить, Тунгуса. Лучше упирайся, бот в залив выводить будем. И не вздумай запугивать начальника заставы своими предсказаниями, шаман-самоучка.
— Но пару теплых меховых бушлатов, а также еще мало-мало продовольствия и патронов возьму.
— Что хочешь, то и бери, гренадер, не зря же тебя каптерщиком назначили. Только старшего лейтенанта не пугай, иначе еще одно воскресенье придется провести на этой осточертевшей заставе.
— Зачем повторяешь? Не стану пугать. Красиво врать буду.
— И только так: самым красивейшим образом — врать!
Стоя по обе стороны канала, они, упираясь в борта, вывели «Беринга» из канала на открытую воду залива, закрепили мачту и парус, и еще раз осмотрели все суденышко.
— Однако пора звать начальника, — подытожил их старания Оленев.
— Теперь и в самом деле пора. Только ты вот что… Не очень упрашивай его.
