Голос Эпа звучал так, как в какой-нибудь радиопередаче. Еще хуже, чем когда его ударили ножом.
- Кэрри, она никогда не говорила мне, что ей больно. Она ничего мне никогда не говорила. Если бы она сказала, как она себя чувствует, я бы ее к доктору повел.
Флоренс отвечала спокойно, даже сурово:
- Моя дочь Дженнифер никогда себя не ставила на первое место. Она считала, что доктора - люди слишком важные, и что бы ни творилось с ней, это из-за ребенка, поэтому скоро должно было пройти. Не вини себя, Эп. Она сделала то, что считала верным, и, Бог свидетель, даже когда мы все будем работать, мы не сможем заработать столько, чтобы ее выручить. Она об этом тоже думала.
- Я ей муж. Она должна была сказать мне. Это был мой долг.
Кэрри заговорила:
- У женщин часто бывают хворобы, о которых они мужьям не говорят. Дженнифер, она всегда о таких вещах молчала. При мне она говорила, что у нее бывают боли, но кто бы мог подумать, что у нее рак? Она этого не знала. О таком никогда не знаешь.
- Она умрет. Я знаю, она умрет. Когда все это так сразу приходит, то не выживают.
- Да, видно, не выжить ей. Все в руце Божией.
Флоренс была настроена решительно. Судьба есть судьба. Раз уж Бог решил забрать Дженнифер, значит, заберет. Кэрри подхватила:
- «Господь дает, и Господь отнимает». Не наше дело - рождение и смерть. Нам надо держаться дальше.
Лерой поглядел на меня и схватил меня за плечо.
- Молли, Молли, что это значит - у мамы рак? О чем они все говорят? Скажи мне, о чем?
- Не знаю, Лерой. Они говорят, тетя Дженна умрет, - в горле у меня саднило, там стоял комок, и я взяла Лероя за руку и прошептала: - Ты только не показывай, что мы их слышали. Мы тут ничего не можем поделать, только не попадаться у них на пути и ждать, что будет. Может, все это ошибка, и она скоро вернется домой. Бывает же, что люди ошибаются.
Лерой заплакал, и я отвела его к бобовым зарослям, чтобы нас никто не услышал. Лерой всхлипывал:
- Я не хочу, чтобы мама умерла.
Он плакал, пока его не замутило, а потом уснул. Даже комары ему не мешали. Через некоторое время Кэрри позвала нас домой, я его подхватила и почти доволокла до дома, толстого, тяжелого, к его железной кроватке. Лерой спал в одной комнате с Тедом, а я - с Кэрри и Карлом, в своей кровати. Я бы лучше осталась с Лероем, но все говорили, что так не положено, только я никак не могла понять, почему, особенно сегодня.
- Мама, можно я останусь тут с Лероем? Только на сегодня, ну, мам, ну пожалуйста!
- Нет, ты не будешь спать тут с мальчишками. Тед уже такой большой, что у него голос ломается. Иди на свое место. Подрастешь, все сама поймешь.
Она выволокла меня, и я только в последний раз взглянула на Лероя. Глаза у него были красные, распухшие, будто он напился пьяный. Он слишком устал, чтобы спорить, и снова впал в забытье.
Наверное, он рассказал все Теду, потому что назавтра Тед был больше замкнутый, чем обычно, и у него тоже были красные глаза.
На той же неделе Дженны не стало. На похороны набилось все население Долины, и все удивлялись, как много цветов. Эп чуть не разорился на гроб. Он достал лучший из всех, какие там были, и никто не мог его отговорить. Если уж моя жена умерла, говорил он, то пусть у нее хотя бы все будет, как следует. Флоренс взяла на себя все заботы. Нас с Лероем и Тедом выгнали, пока шли приготовления, и это было только к лучшему. Все разоделись в пух и прах, чтобы почтить мертвую. Лерой надел галстук-бабочку, Тед - галстук из ленты, а папа и Эп были в длинных галстуках и пальто, правда, к брюкам по цвету они не шли, но все-таки это были пальто. Кэрри обрядила меня в кошмарное платье с кринолином, от которого везде чесалось, и лаковые кожаные туфли. Дженнифер, по крайней мере, уже не приходилось мучиться с платьем. По-моему, мне было хуже, чем покойнице. Служба все тянулась и тянулась, священник над гробом так и разливался, как хорошо в раю. Когда блестящий ящик опустили в землю, Флоренс стала терять сознание, охнула и закричала:
- Деточка моя!
Карл подхватил ее и удержал. Рядом с Эпом были Тед и Лерой, а он даже не двигался. Он смотрел прямо в могилу и ни слова не сказал. Лерой снова чуть не ревел, а я глядела на его выбившийся вихор, чтобы не зареветь самой и не подумали бы, что я плакса. Платье не помогало ничуть, от него одного можно было заплакать.
