Но со временем желание выпить полностью завладело Виктором, и тогда он перестал таиться. Приходя нетрезвым с работы, он требовал положенного ему – стакана… два… бутылку…
Лара боролась… боролась… и поначалу… и потом, но когда Виктора Сергеевича выгнали за прогулы и пьянство с работы, и он стал пропадать где-то в гаражах, стал вытаскивать у нее деньги из кошелька, стал выносить и продавать с таким трудом и радостью купленные вещи… Когда за очередную, столь необходимую порцию радости поднял руку на нее, на сына, не выдержала и, собрав свои жалкие вещички и одежонку, ушла.
Она ушла и увела сына…
Теперь Виктору, или Витьку, Витьке, Витюхе, как его стали звать собутыльники и неизвестно откуда и когда появившаяся сожительница Натаха, было привольно жить… Никто не мешал ему получать радость от горькой, никто не учил, как надо жить, и не пытался излечить. Своим скверным поведением вечно пьяного человека он разорвал все связи не только с женой и сыном, но и с родственниками, близкими, своими родителями, семьей брата.
И Витька пил… пил… Только теперь не водку, не всегда самогон – чаще какую-то бурду, которую доставала Натаха и друганы, приходившие к нему в дом, чтобы выпить, посидеть и, отоспавшись, расползтись в поисках очередной порции горькой дряни.
Такая смрадная, проходящая в каком-то мутном, белесом тумане жизнь Витька продолжалась вот уже несколько лет.
Дом, который достался Виктору от бабушки и дедушки, от бесконечного пьянства хозяина и сам точно охмелел и теперь все время находился под градусом. Он покачивал из стороны в сторону свернутыми на бок старыми ставнями, громко бухая ими о кирпичные стены, скрипел окривевшей деревянной входной дверью, каковую несколько раз уже кто-то выбивал, а после вставлял обратно, и теперь через небольшие щели, что образовались вследствие неумелой установки, в дом проникал холод, приносимый ветром, пыль, а иногда и проскальзывающая со двора пожухлая листва.
Из дома Витька и Натаха вынесли все лишнее, оставив лишь необходимое: холодильник, стол, несколько табуретов и широкий диван, который имел когда-то ярко-красный цвет, а сейчас полностью сменил окрас на коричневый, приправленный круглыми сыро-синими пятнами.
Одна большая, прямоугольная комната, в которой он находился, прислонившись своим боком к правой стене, несла в себе последствия страшнейшего бесправия и разрушения. Обои, кои когда-то были любовно выбраны и поклеены Ларой, чье бледно-кремовое полотно живописно украшали светло-рыжеватые цветы, отдаленно напоминающие розы, теперь полностью изменили свой внешний вид. Пропал не только кремовый цвет самого полотна, поглощенный грязноватой серостью и синевой плесени, исчезли и сами рыжеватые цветы, и теперь на их месте проглядывали лишь огромные желтые пятна или темно-бурые полосы. Кое-где верхнего слоя обоев и вовсе не имелось – они были сорваны чьей-то пьяной, дебоширской рукой и брошены вниз или сгорели в жерле печи как единственный источник розжига. В комнате, отделенной от кухни задней стеной печи и фанерной перегородкой, вход в которую когда-то заслоняла плотная, непрозрачная гардина бежевого цвета, сшитая из полиэстера, тоже проданная за ненадобностью, было два небольших окна с двойными рамами, одна из которых, называемая внутренней рамой, вынималась в весенне-летний период. Но теперь на этих окнах, находящихся как раз напротив входа в комнату и перегородки, внутренние рамы отсутствовали и в осенне-зимний период. Стекла в них были разбиты кем-то в пьяных разборках, и опустевшие деревянные рамы хозяйственная Натаха за ненадобностью сожгла в печи, чтобы, значит, обогреться. А поэтому в комнате, даже когда ее топили (что случалось не очень часто) стояла бодрящая температура, и углы от этого свежего, холодного воздуха и негромкого свиста ветра, проникающего сквозь окна, приобрели черноватую синеву. В этих местах от кирпичных, поштукатуренных стен обои отошли и похабно пузырились, напоминая переполненные экскрементами штаны упившегося алкоголика. На полу в комнате лежал линолеум, точно так же, как и обои, поменявший и цвет, и рисунок, а сверху на нем толстым слоем лежала грязь, принесенная с улицы и образованная отходами жизнедеятельности, питания и свинской жизни Витька. Линолеум за последние лет пять ни разу не был вымыт, и хотя иногда с него выметалась труха от опилок и кусков угля, но как первое, так и второе настолько глубоко в него въелось, что создавало одно единое темно-коричневое ковровое покрытие.
