.
К сожалению, дефолтными определениями контекстная тавтология не ограничивается.
Охота закончилась: пуля полковника вошла чуть ниже уха зверя.
[…]
Волк был мёртв. Пуля насквозь прошила огромную голову.
Перед нами три предложения, два из которых необходимо убить без права на пышные похороны. Во-первых, здесь имеется условно дефолтное определение (если автор сказал, что выстрел достиг цели и охота закончилась, мы по умолчанию полагаем зверя мёртвым). Во-вторых, дважды, только с разных ракурсов, даётся описание одной и той же картины (если пуля вошла чуть ниже уха, это означает, что волка застрелили именно в голову). Итог печален: драма превращается в фарс, вместо полковника, торжествующего над телом побеждённого зверя, мы видим автора, который тщится создать впечатление.
Резонный вопрос: откуда берётся многословие?
Здесь мы вплотную подходим к проблеме, которая в той или иной степени возникает перед каждым начинающим литератором. Эта проблема — своего рода детская болезнь, редко кому удаётся избежать её без профилактики. Выражается она в том, что писатель, не доверяя аудитории, стремится как можно подробнее разжевать свою мысль. Иногда доходит до абсурда:
— Если мы поедем, — сказал Денис, упирая на слово «если».
В авторской версии слово «если» в реплике выделено курсивом. Здесь по техническим причинам я выделяю его иначе. Как бы то ни было, важен сам факт контекстной тавтологии: одно и то же слово выделено и в реплике и в ремарке. Зачем? Затем, чтобы читатель ни в коем случае не пропустил важнейшую деталь эпизода — ударение на слове. Оставляя в стороне вопрос об истинной значимости этой детали, зададимся другим: почему автор так судорожно подчёркивает её?
Я согласна даже принять, как рабочую гипотезу, что это сделано по инерции. Но вы представляете, насколько должна быть велика инерционная сила, чтобы автор не заметил собственноручно расставленных знаков?
Между тем у любой инерции есть начало, и рассмотренный нами случай отнюдь не исключение. Фундамент многословия лежит ровно на той глубине, на которой в писателе заканчивается читатель. Бедный словарный запас — прямое следствие читательской лени — и есть та самая причина, которая заставляет писателя многократно повторять один и тот же тезис. У автора просто нет слов для выражения мыслей.
Что в действительности необходимо писателям (любым, не только начинающим), так это чтение. Притом чтение не современных бульварных книжонок и не прессы любого фасона и калибра, не технической документации и не учебников по литературоведению, а очень сложной, очень серьёзной и очень надоевшей за школьные годы классической литературы. Вы никогда не сможете писать, как Салтыков-Щедрин, Булгаков или Ильф и Петров, если будете читать исключительно Перумова и Дивова. Вы просто не будете знать, что можно писать, как Салтыков-Щедрин, Булгаков или Ильф и Петров. Более того, вы даже как Дивов писать не научитесь[8].
Пора обобщить сказанное. Итак, постулировав, что оправданного многословия не бывает, мы бегло рассмотрели наиболее одиозные варианты многословия: плеоназм, тавтологию и лапалиссиаду. Затем мы перешли к контекстной тавтологии[9], сделали вывод о том, что в описании объекта допустимы только альтернативные определения, а также выяснили, откуда берётся многословие и что мешает писателю ясно и кратко выражать свои мысли.
Вместо заключения.
Важно помнить: писатель вообще оперирует не словами, но безмолвием[10]. Слова суть мусор. Многословие же в точности подобно воде, скопившейся в трюме яхты, и точно так же, как заботливый яхтсмен вовремя откачает трюмные воды, добросовестный писатель безжалостно вычеркнет лишние слова из своей рукописи.
