Поток слов, который изливался из Володи, остановить было практически невозможно, но Василий Петрович все же уловил момент, чтобы вставить слово.
— Я к тебе вот по какому делу, собственно, квартиру-то я продал, нужно где-то пару дней перекантоваться, дела у меня в городе, не сможешь приютить?
— О чем ты говорить! Вася! Нет проблем! Живи, сколько нужно, дом на Парусном знаешь? Езжай прямо сейчас, Любе я позвоню, а у меня ещё репетиция, позже подъеду, ну, всё, пока, я побежал, репетиция начинается.
— Володя, а позвонить? Я ведь жену твою не знаю.
— Позвоню, позвоню, езжай, — прокричал Володя, убегая.
Как ухитрился Володя позвонить своей жене во время репетиции, Василий Петрович не знал, но, когда он подъехал к дому номер двадцать семь по Парусному спуску, Люба уже встречала его у ворот, поскольку номер своей квартиры Володя сообщить Василию Петровичу не успел.
Люба была женщиной крепко сложенной, не то, чтобы полной, но и не худенькой, ростом несколько выше своего супруга, впечатление это дополняла высокая прическа; её спокойное румяное лицо, уверенный взгляд карих глаз из-под черных, выщипанных ниточкой бровей, выдавал рассудительность и невозмутимость.
— Здравствуйте, Василий, — Люба протянула ему руку, которую Василий Петрович робко принял, не зная, что делать: то ли поцеловать, как это было принято у великосветского общества в позапрошлом веке, то ли пожать, но, не решившись на проявление жеста великосветского этикета, он просто пожал Любе руку, сопроводив сие действо легким поклоном.
— Володя довольно подробно описал мне Вас, так что, думаю, я не ошиблась, ведь так?
— Точно так, — ответил Василий Петрович, снова склонив голову в легком поклоне.
— Ну, тогда заезжайте во двор, вон там машину поставьте, — она показала рукой в глубину двора, — и идёмте в квартиру.
Василий Петрович отвел машину в указанное место и вошёл в подъезд вслед за Любой. В подъезде пахло котами и табачным перегаром. По скрипучей деревянной лестнице со ступенями, истертыми до основания и местами прогнившими, поднялись они на второй этаж. Закопченные и облупившиеся кое-где панели обнажали дранку, набитую крест-накрест на стены перед нанесением штукатурки, серый потолок, расчерченный трещинами вдоль и поперек, был покрыт пятнами копоти от свечей. Старая деревянная дверь в завитках потрескавшейся тёмно-синей краски со скрипом отворилась, пропустив их в квартиру. Внутри было чисто, прибрано и уютно, несмотря на то, что следы недавнего косметического ремонта не могли скрыть трещину, разделившую потолок на две неравные части, ровно посередине трещина делала непонятный зигзаг и уходила в сторону, к окну.
Мебель, состоящая из буфета, круглого стола, дивана и кресла, обитых кожей коричневого цвета, местами вытертой до белизны, да нескольких стульев с высокими спинками, была изготовлена не менее ста лет назад, между креслом и диваном находилась дверь, ведущая во вторую комнату. Над самым столом висел желтый матерчатый абажур.
— Там у нас спальня, — пояснила Люба, перехватив взгляд Василия Петровича, — а Вам я постелю тут, на диване. Да Вы садитесь, я сейчас стол накрою, Вы ведь проголодались, наверное.
— Есть немного, — слегка смутившись, ответил Василий Петрович.
Люба удалилась на кухню и вскоре возвратилась с шипящей сковородой, полной жареного мяса, и казанком пюре, быстро разложив все это на две тарелки — себе и гостю, она нарезала хлеб, положила вилки и ножи, все это заняло у Любы не более двух минут.
— Угощайтесь, Василий, выпить не предлагаю, нет ничего, Володя скоро будет, принесёт. А это правда, что Вы квартиру в городе продали и купили дом в деревне, чтобы свой роман издать?
— Да, правда, — пробормотал Василий Петрович, прожевывая мясо.
— Ох, зря это Вы, — вздохнула Люба, — видимо, моего придурка послушались, дожил до седых волос, а всё ветер в голове, театр он свой задумал, это ж надо! Всё время о своем театре мечтал, мечта — это хорошо, это прекрасно, но надо ж и ума иметь хоть немного.
Василий Петрович при этих словах чуть не поперхнулся.
— Да то я не Вам, не берите в голову, я про идиёта своего, а Вы кушайте, кушайте.
