Графиня Ламотт и ожерелье королевы - страница 18

Процесс королевы всем достаточно известен. Известно и возведенное против нее обвинение в любовном сожительстве с ее восьмилетним сыном. Это обвинение вполне в стиле госпожи Ламотт, хоть и не взято из ее мемуаров — до этого она просто не додумалась. Использовал «показание» недоразвитого запуганного дофина Эбер. Он был главным создателем этой страницы в истории Французской революции. Вторым после него был художник Давид. Разница между ними заключалась в том, что Эбер не верил, конечно, ни одному слову из своего обвинения. Давид, быть может, и верил: он был чрезвычайно глуп. А может быть, ему «по художественным соображениям» непременно хотелось, чтобы королеву казнили: Давид собирался «заклеймить вдову Капет ее изображением на позорной колеснице». Но так как художник он был изумительный и в каком-то последнем счете, при всей своей тенденциозности, правдивый, то его знаменитый рисунок с натуры послужил не тому, чему должен был послужить.

Многие вожди революции отнеслись с отвращением к выдумке Эбера—Давида, как они относились с отвращением к вымыслам графини Ламотт. Но наемные писаки этого, видимо, не знали и старались вовсю. Некий Беркело опубликовал брошюру, просто пересказывавшую главы мемуаров графини. Выходило так, что кардинал Роган (которого в действительности Мария-Антуанетта совершенно не выносила) был чуть ли не главной страстью всей ее жизни. В брошюре королева восклицает: «О мощный кардинал, Геркулес моей жгучей и жестокой страсти, я умираю с тоской по тебе» и т.д. Сопровождается брошюра послесловием: «Эта рукопись была найдена в галерее Сен-Клу, и я счел нужным доказать свои гражданские чувства, напечатав ее». В другой брошюре, совершенно в стиле госпожи Ламотт, описывались последние минуты королевы. Тут Мария-Антуанетта — и «паук», и «волчица», и «тигрица, лизнувшая крови и ставшая с той поры ненасытной», — все как в писаниях графини. Точно таков же надгробный слог многих других брошюр и газет того времени.

Вероятно, «второй день третьей декады первого месяца второго года республики» (официальная дата суда над королевой) был бы счастливейшим днем в жизни графини Ламотт. Судили Марию-Антуанетту в Зале Свободы Palais de Justice. Почти рядом, в Зале Равенства, где шли знаменитейшие уголовные и политические процессы всей французской истории, где когда-то судили мертвое тело убийцы Генриха III, где судили убийцу Генриха IV, где судили Сен-Марса, Фуке, Картуша, — рассматривалось, за не сколько лет до революции, дело об ожерелье королевы. А взошла Мария-Антуанетта на телегу, отвезшую ее к эшафоту, во дворе того же Palais de Justice, y дверей нынешнего буфета парижских адвокатов, — на том самом месте, где когда-то графиня Ламотт подверглась истязанию. Но она до этого дня не дожила.

Погибла она случайно, на 34-м году жизни. Ее последние годы прошли в Лондоне. В одной из своих брошюр (1790 года) она пишет: «Наконец-то настал долгожданный день, миг, за который я дала бы тысячу жизней: я снова дышу чистым воздухом отечества... Да, теперь я подведу вас под меч правосудия, — вас, кого я еще не называю и чей позор я разоблачу...» Очевидно, она наудачу пыталась шантажировать кого-то еще. Но в ее словах не было ни слова правды. Чистым воздухом отечества она не дышала: во Францию графиня Ламотт не вернулась и после революции, хоть и подумывала об этом (как видно из ее неопубликованных писем). С Парижем у нее связывались слишком неприятные воспоминания.