– Ты думаешь о своих желаниях или о воле Божией? О себе или об Англии?
Вальтеоф густо покраснел:
– Я не знаю, и это правда. О, об Англии, конечно, я не сомневаюсь, но, тем не менее, король нарушил клятву. Они говорят, что Бог наказал его и нас за этот грех, но должен ли я этому верить?
Аббат смотрел на свои руки:
– Я слышал, что архиепископ Вульфстан считает, что король сильно согрешил, давая клятву, но еще больший грех будет – сдержать ее. Англия – более важна, чем кто либо из людей.
Вальтеоф вздохнул. Архиепископ Уорчестерский – великий молитвенник и любит короля.
– Я верен Гарольду. Но есть еще кое-что.
Он прижал руки к груди, стараясь найти слова, для того, чтобы выразить то смятение чувств и желаний, которые, как он знал, несбыточны. Но слов не было, и он беспомощно посмотрел на аббата.
– Чего ты хочешь, сын мой? – спокойно спросил Ульфитцель. – Славы? Боевой чести? Богатства?
Вальтеоф с трудом улыбнулся.
– Я думаю так же, как и другие. Я хотел бы видеть Англию спокойной и процветающей, особенно свои земли. Я думаю, что мог бы умереть, защищая их, если это необходимо, возможно, так и будет и… я хочу вернуть Нортумбрию.
– А, – аббат проницательно посмотрел на графа. – Теперь мы подошли к сути дела, не так ли?
– У меня больше прав, чем у графа Моркара, и если бы я был старше, когда они выгнали Тости из графства…
– Но ты не был старше. – Ульфитцель поднялся и встал перед ним. – Это очень просто, сын мой. Сейчас ты лелеешь свое честолюбие, но ты стал мужчиной, чтобы творить мир, а не разрушать его. Только твори мудро, и Нортумбрия может еще вернуться к тебе.
– Я разочаровал вас, отец?
Сначала аббат улыбнулся, его обычное серьезное настроение уступило место любви, которую он чувствовал к этому обыкновенному молодому человеку.
– Дорогое дитя, ты уже отправился в свое путешествие. Как еще ты можешь меня огорчить? Но я думаю, ты уже не колеблешься.
– Иногда – в ночные часы, – Вальтеоф уклонился от пронзительного взгляда аббата. Он почувствовал, как это бывало и раньше, что аббат видит в нем все – и хорошее и дурное.
Как-будто поняв это, Ульфитцель прибавил мягко:
– Хорошо подготовлен для боя тот, кто хорошо себя знает. Ты не забудешь, чему мы тебя здесь учили?
Вальтеоф покачал головой и улыбнулся.
– Я еще помню наизусть весь Псалтырь, хотя я и уставал от зубрежки.
– Ты хороший сын Святой Церкви. Исповедуйся и приобщись. Чего ты боишься?
– Ничего, – ответил он, – ничего.
Внезапно ему захотелось, чтобы поскорее прошла длинная ночь, захотелось устремиться в путь, на север, во главе своих людей, отведать неизвестного, принять свой первый бой. Он подавил волнение и открыл дверь.
– Если вы придете, отец… Ульфитцеля он не обманул.
– Терпение, сын мой. Завтрашний день наступит не раньше и не позже, чем всегда. Спускайся и жди меня.
В полусумраке знакомой церкви Вальтеоф сразу преклонил колена перед крестом святого Гутласа, отшельника Кройланда. Он чувствовал тяжесть ответственности и ожидания и свою ничтожность, и он приник к камню так, как будто хотел получить от святого силу.
К вечеру третьего дня Нортемпширские воины достигли Тадкастера, жители которого были в страшном смятении, панике и унынии. Когда Вальтеоф проезжал по мосту, то внизу увидел английские корабли. Несколько первых граждан города подошли поприветствовать его, на лицах их были написаны ужас и оцепенение.
– Мы думали, что вы король Гарольд, – объяснил старший. – Но у вас небольшая армия.
– Я – граф Хантингтона, – сказал Вальтеоф. – И еду, чтобы присоединиться к графу Эдвину и его брату. Вы что-нибудь знаете о них? И где граф Тости и Харальд Сигурдссон?
Полдюжины голосов ответило ему сразу, и полился рассказ. Норвежцы плыли вдоль берега, грабя и опустошая. Скарбороу сожжен и весь Голдернесс превратился в пылающие руины. Затем они подошли к Узу и высадились у Риколла, в десяти милях от Йорка.
– Я видел их, господин, – вставил один из горожан, – около трех сотен кораблей и больше человек, чем я мог бы сосчитать. С огромными мечами и топорами и в шлемах. Я никогда не встречал человека огромнее их короля. Он и граф Тости – как кровные братья…
