Граф и Анна - страница 5
С т а р и к. Тем, что они похожи на тебя, Афродита!
А ф р о д и т а (раздуваясь от гнева, еще более свирепо уперев руки в бока, широко расставив слоновьи ноги). Ах, они похожи на меня, на бедную женщину, твердо стоящую ногами на грешной земле и вот уже девять лет несущей на своих хрупких плечах груз страшного и ужасного преступления, совершенного моим свихнувшимся сыном?
Г р а ф во все время разговора А ф р о д и т ы и С т а р и к а безучастно, словно статуя, сидит в своем кресле-качалке и смотрит в сторону моря; лицо, впрочем, у него напряженное и по щекам катятся капли крупного пота.
С т а р и к. Афродита, твой сын вовсе не сумасшедший, с ним можно беседовать на разные, подчас очень сложные темы. И, кроме того, он не совершал ничего страшного и ужасного. (Обращаясь к Г р а ф у.) Слышишь, мальчик, ты неповинен ни в чем, я говорил тебе это уже множество раз; твоя беда в том, что ты не хочешь сделать одно очень большое усилие, – понимаешь, всего лишь одно, но очень и очень большое, – и наконец-то вспомнить все, что было на самом деле; вспомнить все, что случилось тогда, девять лет назад, в точно такой же весенний погожий вечер, омрачившийся, как некоторые полагают, смертью твоего родного отца; смертью, к которой не имеешь ты ровным счетом ни прямого, ни косвенного отношения; вспомни, черт побери, как было все на самом деле тогда, девять лет назад, возможно даже день в день; вспомни, или никогда не быть тебе больше нормальным и взрослым; или навсегда останешься ты тут, в старом, изъеденном древоточцами кресле, на этой сырой трухлявой веранде, как пугало, как вечный стареющий мальчик, застывший, словно букашка в прозрачной смоле, в своих вечных четырнадцати годах; из которых, как ни старайся, ты не выберешься уже никогда. (Кричит.) Вспомни, Граф, вспомни, и снова придут к тебе зеленые поляны над морем, заполненные желтыми весенними первоцветами, и Анна, и ее веселый девичий смех, и жизнь, и свобода, и счастье. Вспомни, стань наконец-то мужчиной, или оставайся на веки вечные в своем вечном нескончаемом детстве; оставайся вечным пришибленным идиотом под надзором у строгой, мучающей тебя надзирательницы и ее свиноподобных подруг, превративших тебя в большую бессловесную куклу. Вспомни, наконец, или ноги не будет моей на твоей трухлявой веранде!
Г р а ф сидит неестественно-прямо, судорожно вцепившись руками в перила, смотрит в сторону вечернего моря; по щекам его стекают крупные капли пота; на губах блуждает улыбка блаженного идиотизма.
С т а р и к. Граф, молю тебя, вспомни!
Г р а ф (размеренным механическим голосом). Я плохой, скверный мальчишка, я совершил ужасное преступление, за которое меня мало казнить; я недостоин милости своей милой мамы, и вечно перед ней за это в долгу; я виноват в смерти своего любимого папочки, и за это вечно буду гореть в аду; мне стыдно, мне очень, очень стыдно за свое гадкое и мерзкое поведение; мне лучше всего провалиться под землю, потому что такого гадкого и мерзкого мальчика еще свет белый не видывал!
С т а р и к с осуждением смотрит на Г р а ф а, с досады плюет на мостовую, поднимает свою холщовую сумку, закидывает ее на плечо, и, не оборачиваясь, уходит быстрым шагом за угол дома. А ф р о д и т а торжествующе смотрит ему вслед, величественно проходит мимо Г р а ф а, берет с этажерки гипсовую свинью, прижимает ее к груди, и начинает укачивать, как младенца, что-то про себя напевая. Некоторое время слышатся лишь всхлипывания Г р а ф а и приглушенный бас А ф р о д и т ы.
Явление четвертое
На веранду с улицы заходит К у б ы ш к а.
К у б ы ш к а (переваливаясь, как утка, из стороны в сторону, развязным тоном). Здорово, товарка! Чем это ты тут занимаешься, кого качаешь, словно родное дитя, опять свою белую гипсовую свинью, лучшую на свете брюхастую гипсовую свинью, внутри которой, небось, уже давно и приятно звенит целое состояние? свинью, которая дороже тебе, чем родное, в крови и муках рожденное дитятко? чем сыночек, прижитый тобой аккурат двадцать три года тому назад?
А ф р о д и т а
