-- За что!? -- крик отчаянья вырвался из груди. Сирота обнажил гладий и направил жало меча к шее; руки изгнанника тряслись; страх перед смертью воевал с отчаяньем.
-- Вы этого хотите!? Этого!? -- вопрошал Маниус, с трудом проглатывая воздух. Молодое тело напомнило о желаниях юности; воля к жизни начала брать верх. "Умереть в схватке с мыйо не позорно, -- решил отверженный, -- но если я выживу..."
-- ...Я отомщу подонку Клодиусу, -- вслух закончил юноша. -- Клянусь Оркусом! Я отмщу!
Примус взглянул на чистое небо; пара птиц вспорхнула у края леса.
-- Так вы слышали меня, проклятые боги, -- прошептал изгнанник и поднялся с колен.
Маниус брёл, не выбирая пути, пока живот не начал урчать, подкрепляя звуки лёгкой болью. Пришлось остановиться и оглядеться: на земле лежала мощёная дорога, и густой сосновый бор рос по обе стороны от неё. Больше ничего. Изгнанник присел на краю дороги, развязал суму и достал пару лепёшек. Поглотив пищу, Маниус продолжил идти, всё ещё не разбирая направления. Разум отверженного отказывался уходить из прошлого, а медленная поступь ног не вызывала сильную усталость.
В бессмысленном движении прошёл день. Над лесом нависли сумерки. Примус снова сел у обочины и снова полез рукой в суму; периферийное зрение отметило шевеление в кустах. Глаза скосились; тело напряглось. Силуэт, что вырисовывался среди стеблей, нельзя было спутать ни с чем другим. "Мыйо! -- подсказало не зрение, а скорее чувство. -- Убью!" Рука выхватила меч, тело повернулось к врагу. Кусты замерли. "Не проведёшь!" -- ноги сорвались с места, десница взмахнула гладием; в уши врезался свист. Гнев, весь без остатка вложенный в удар, направил клинок в морду зверя; глаза поймали блеск когтей монстра. Когти встретились с гладием; звон; руки безвольно выпустили рукоять. Тварь встала на задние лапы, готовясь обрушиться на жертву. Сердце отчаянно сжалось. Мерцание? Нет, это был клинок, пущенный точно в шею мыйо. Тело отпрыгнуло в сторону, чтобы не встретиться с тушей; мир перед взором расплылся.
Когда зрение сфокусировалось, изгнанник увидел светлое девичье лицо. Априка смотрела на юношу изучающим взглядом. Маниус поймал его, заворожённый незнакомкой. Зелёные глаза с окаймлёнными чёрными коронами зрачками переливались в мягком свете вечернего солнца. Внутри них была пустота и полнота, словно смотришь на огромное небо, в котором то загораются, то погасают светила, заставляя радужку переливаться вальсом перерождения. Лицо априки было мягким, но с выраженным носом и подбородком. Отливающие платиной волосы сначала прятались за уши, затем ложились на левое плечо и спадали на грудь. Очертание светлых бровей напоминало рисунок холмов с чёткой вершиной. Губы были не пухлые, но и не узкие. На них запечатлена то ли улыбка, то ли усмешка. Маниус смотрел в глаза априки, и горечь, гнев, обида, разочарование притуплялись. С каждой секундой становилось немного легче, немного спокойнее. Взгляд незнакомки активно бегал, оглядывая спасённого с головы до ног, затем надолго остановился на лбу. Вдоволь насмотревшись на клеймо, априка взглянула в карие глаза юноши, жадно сверлившие её. Губы незнакомки едва заметно шелохнулись. Дева подала сироте руку. Изгнанник сначала не отреагировал, продолжая любоваться незнакомкой, потом резко протянул свою, боясь, что она передумает. Кожа априки оказалось столь нежной и сухой, что рука Маниуса рефлекторно отпрянула. Дева сама поймала её, немного склонившись. Аккуратная ручка, как оказалось, может схватить крепче, чем лапа мыйо. Априка резко потянула спасённого вверх, помогая подняться. Вскоре Маниус встал напротив незнакомки почти вплотную; взгляд так и не смог оторваться от чёрно-зелёных глаз. Теперь они были ближе; сияние радужки завораживало бесконечно. Примус почувствовал тепло, ударившее в голову.
-- Короткой ночи тебе, ромей, -- поздоровалась априка. -- Ты забыл свои вещи.
Дева обернулась, оставив взгляду матовый серебристо-белый меч. Аккуратный пальчик указал на пиру юноши. Примус вздрогнул; свежие силы влились в тело из ниоткуда. Несколькими уверенными движениями изгнанник закинул суму за плечо и нашёл в траве гладий.
