Аребин знал, что не раз еще услышит такого рода замечания. Невольно с досадой подумал об Ольге: «Хотя бы действительно пожила немного, познакомилась с людьми, а потом нашла бы какой-нибудь „уважительный“ предлог…»
— Я приехал, как известно, сменить вас на посту председателя, — ответил он спокойно, — то есть работать, жить… А багаж… Считаю, что всякий излишний багаж, да еще громоздкий, мешает человеку в пути. А что касается инстинкта присвоения, я вам вот что скажу: не валите с больной головы на здоровую. Порядка нет, контроля нет — и дурной пример перед глазами. Назаров определил верно.
Стеклянно-колкий взгляд Коптильникова опять остановился на Аребине; от подступившего гнева вздулись на шее вены, он прокашлялся.
— Так, так, — скупо обронил он. — Ну, поглядим… — Помолчал затаенно, угол губ опустился в снисходительной усмешке. — Одно предугадываю, глядя на вас, товарищ Аребин: не разбежались вы как следует, чтобы прыгнуть высоко и взять преграду.
— Я и не пробовал разбегаться: еще неизвестно, примут ли меня колхозники.
— Примут. В этом деле я даю вам ручательство. — Коптильников распахнул плащ, нагнулся и щепочкой стал сковыривать с каблуков сапог налипшую грязь. — Вы думаете, я не хотел бы взять преграду или другой кто? Ошибаетесь. И разбежался бы и прыгнул. Но тебя хвать за хвост — и осадят. Рамки тебе определены такие жесткие, что, как ни повернись — плечом ли, боком ли, — коленкой ударишься, а то и лбом. А от каждого удара синяк. У вас синяков нет? Так будут. Готовьтесь. Честным себя выставлять можно только при достатке. А тут, гляди, запасных частей для автомашин нет, цемента нет, кирпича нет, леса нет — доставай! Если же дается все это, то по щепотке, не больше. Пока что к колхозу относятся по такому принципу: «давай». Хлеба, мяса, молока, масла, шерсти — давай. Другой принцип, «на», пока что только пускает росточки. Хотя вру. К принципу «на» относятся и машины. Но за работу их столько утекало хлеба — реки! А денег все нет…
— Как! Ведь закупочные цены сейчас неплохие.
— Так то закупочные. Они на руку колхозам богатым — у них есть что сдавать в закупку. А у нас… Обязательные поставки, натуроплата — вот и весь хлеб.
Неприязнь к этому человеку не помешала Аребину уловить в его насмешливой жалобе много горькой правды. Продукт труда колхозника — хлеб — не приносил выгоды.
— Такой несправедливой практике должен быть положен конец. Наведут и в этом деле порядок. Я уверен. Этого требует сама жизнь, люди: время пришло.
— И жизнь и люди давно этого требовали и требуют, — заметил Коптильников, невольно завидуя и горячности и убежденности Аребина. — И если такое благо случится — ваше счастье. Но ловчить придется. И до меня тут ловчили, и я ловчил, и вы… — Коптильников осекся.
От конюшни, ведя на поводу золотисто-рыжего, с белой отметиной на лбу жеребца, шла Наталья Алгашова в кожаной на меху курточке, в хромовых, до блеска начищенных сапожках, туго обхватывавших икры ее сильных, несколько полноватых ног.
Аребин встал ей навстречу. Коптильников сделал движение, намереваясь приподняться, но раздумал и остался сидеть, побледнев еще больше; он не в силах был оторвать сумрачного, налитого тяжелой мужской мукой взгляда от лица Натальи. Глаза у нее голубые, нос своенравно вздернут, нижняя губа чуть полнее верхней. Простенький клетчатый платок, подвязанный под шею, оттенял смелые черты лица. Правой рукой, обтянутой коричневой кожаной перчаткой, она сжимала рукоятку плети.
Наталья протянула Аребину руку, как старому знакомому, плеть повисла на запястье.
— Алгашова. — Потом, отступив на шаг, стала беззастенчиво разглядывать его. Нагловатый и какой-то балованный взгляд этот немного смутил Аребина.
— Вы, должно быть, смелый человек, если отважились приехать сюда, — заговорила она, показывая в улыбке ровные белые зубы.
Аребин вспылил:
— Что вы все удивляетесь? Приехал! Отважился! Точно я на Луну прилетел, а не в Горьковскую область.
— Ничего, привыкнете. — Она невозмутимо улыбалась. — Я в детстве жила среди цыган, они, научили меня гадать. Я умею предсказывать будущее. Хотите? Дайте мне руку, левую, что ближе к сердцу. — И опять порывистый жест руки, и плеть на запястье. Аребин подал свою. Наталья, прижмурив глаза, вгляделась в извилины его ладони. — Вам предстоит в скором времени научиться ругаться отборной бранью, длинной и складной, как гекзаметры Гомера. Будете, по примеру ваших предшественников, бегать за бабами. Начнете пить…
