К счастью, офицеры и матросы брига были в это время все на своих местах, так что последнюю часть разговора слышал один только Надод. Красноглазый издали наблюдал за молодыми людьми, наблюдал внимательно, как хищный зверь, подстерегающий добычу. Можно было подумать, что их лица казались ему чем-то знакомыми, и он старался теперь припомнить, чем именно… Услышав их вопрос, так поразивший Ингольфа, Надод тоже сделал жест изумления, но этот жест не был замечен молодыми людьми, так как Красноглазый стоял от них далеко, возле самого борта.
Впрочем, капитан не дал им времени на размышление и пояснил, что у него простое гидрографическое поручение, не имеющее ничего общего с погоней за знаменитым корсаром…
— Знаменитый корсар! Вы оказываете этому гнусному разбойнику слишком много чести, капитан, называя его корсаром… Мне очень жаль, что вам не поручено померяться с ним силами, потому что, имея такой прекрасный корабль и такой опытный экипаж, вы без труда избавили бы нас от этого бандита.
Эти слова пребольно укололи Ингольфа. Рыцарь в душе, хотя и упавший очень низко по стечению неблагоприятных обстоятельств, он всегда страшно страдал при мысли о том, как все честные люди должны его презирать. Каково же было ему теперь молча выслушать эпитет гнусного разбойника — и от кого же? От человека, спасшего ему жизнь!
— Милостивый государь, — произнес он с неуместным, быть может, волнением в голосе, — вы забываете, как он отличился в войне с Россией и как «отблагодарили» его за это в Швеции. Как знать, быть может, обстоятельства против воли толкнули его на этот путь… Многие флотские офицеры и сейчас жалеют, что ему не дали чина, вполне им заслуженного во многих кровавых боях… Всему виной — зависть начальства и слабодушие короля… После войны его выбросили вон, как ненужную вещь, а когда он заявил протест, объявили его вне закона. Он вынужден был защищаться… Вот почему, господа, я и назвал его корсаром.
— Безумец! Он выдает себя с головой! — в ужасе бормотал Надод, слушая товарища.
Действительно, Ингольф к концу этой оправдательной речи сильно разгорячился. Голос его дрожал, в нем слышались ноты негодования. Очевидно, он и сам спохватился, что поступает неосторожно, потому что вдруг оборвал свою речь и прибавил в виде пояснения и поправки:
— Разумеется, я его не оправдываю, я только доискиваюсь смягчающих обстоятельств, что, впрочем, нисколько не помешает мне сразиться с ним при первой же встрече.
К удивлению Надода, речь капитана произвела на незнакомцев совсем не такое впечатление, какого ожидал и опасался Красноглазый. Молодые люди со свойственным их возрасту великодушием были сильно взволнованы речью капитана, которую приписывали лишь чувству справедливости, в нем заговорившему, и один из них сказал:
— Слыша от вас, капитан, подобное суждение, мы, пожалуй, готовы взглянуть другими глазами на этого авантюриста, которого нам до сих пор описывали лишь мрачными красками.
— Прибавлю еще, господа, что Густав Третий собирался поступить с ним как с пиратом, хотя сам же выдал ему крейсерский патент. Капитан Вельзевул отказался выдать корабль лишь после того, как узнал об этом намерении.
— От Густава Третьего все станется… С вашей стороны, капитан, очень хорошо, что вы защищаете оклеветанного.
С этими словами молодые люди крепко пожали Ингольфу руку.
— А о том, как мы потом пиратствовали, — молчок! — глухо пробормотал ужасный Надод и ухмыльнулся. — Посмотришь, какой благочестивый рыцарь наш капитан Вельзевул!
Ингольф поймал усмешку товарища и понял ее значение, но ограничился тем, что презрительно посмотрел на него, как бы говоря:
— Подожди, я еще с тобой за это рассчитаюсь!
Урод сейчас же перестал ухмыляться: он знал, что на капитана находят такие порывы гнева, когда тот бывает опасен. Один уж раз капитан его чуть не задушил, и Надод не имел ни малейшего желания повторять опыт.
В эту минуту на «Сусанне» — так называлась хорошенькая яхта — послышались веселые крики:
— Ici, Фриц! Ici! Вот я тебя палкой!
Все взглянули на палубу яхты, по которой весело прыгал огромный белый медведь. За медведем с хохотом гонялись матросы.
