В кабинете вождя, кроме него, находились В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, А. А. Андреев, Н. А. Вознесенский, Л. П. Берия и ряд других руководителей партии и правительства. Все сидели, а Сталин ходил по комнате.
Поздоровавшись, он предложил сесть и какое–то время продолжал молча ходить. Потом остановился против меня и сказал:
— Товарищ Шахурин, мы хотим назначить Вас наркомом авиационной промышленности. Там сейчас предстоит большая работа. Нужны свежие, грамотные люди, хорошие организаторы и к тому же хорошо знающие авиационное дело. Как Вы на это смотрите?
Это предложение было для меня очень неожиданным, просто как гром с ясного неба. Я не знал, как ответить и говорю:
— Товарищ Сталин, справлюсь ли я с такой большой и ответственной работой?
Тут в разговор вмешался Ворошилов и, как всегда, очень доброжелательно заметил:
— Вон с какой областью, с Горьковской, справляетесь и здесь справитесь.
— Какие есть вопросы к товарищу Шахурину? — обращается к своим соратникам Сталин.
Молотов попросил коротко рассказать о моей трудовой деятельности. Особенно интересовался моей работой в Военно–воздушной академии. Были заданы и другие вопросы. Потом к Сталину подошел его помощник А. Н. Поскребышев и о чем–то сообщил.
— Пусть заходит, — сказал Сталин.
Поскребышев вышел и тут же вернулся с каким–то молодым военным.
— Вы знакомы? — спрашивает, обращаясь ко мне, хозяин кабинета.
— Нет, — отвечаю.
— Тогда познакомьтесь. Это авиаконструктор товарищ Яковлев. Будет Вашим заместителем по опытному самолетостроению. А это (Сталин показал Яковлеву на меня) новый нарком авиационной промышленности товарищ Шахурин.
Я понял, что вопрос о моем назначении решен окончательно.
Потом Сталин поинтересовался, сколько мне лет. Отвечаю, что тридцать пять.
— Видите, товарищ Яковлев, какой у Вас молодой народный комиссар, это хорошо, — замечает Сталин. Мне показалось, что в его голосе появились шутливые нотки.
— Кого бы Вы порекомендовали выдвинуть вместо себя первым секретарем Горьковского обкома партии?
Я назвал председателя облисполкома Михаила Ивановича Родионова. Сказал, что он коренной горьковчанин, по образованию учитель. Долгое время был секретарем райкома партии, неплохо себя зарекомендовал…
— Таких у нас много, — сказал Сталин. — Но почему все–таки Вы предлагаете именно Родионова?
Я добавил, что Михаил Иванович потом работал третьим секретарем обкома, отвечал за развитие сельского хозяйства области, хорошо знает людей, пользуется у них доверием, большим авторитетом. Считаю, что это наиболее походящая кандидатура.
Сталин кивнул головой, и я понял, что еще до нашей встречи он, по–видимому, остановился на такой замене.
Когда разговор закончился, я попросил разрешения съездить в Горький, чтобы сдать дела.
После небольшого раздумья Сталин ответил, что вряд ли это удастся сделать: работа сверхсрочная, не терпит отлагательства. Нельзя терять ни одного дня, ни одного часа. В Горький будет послан представитель ЦК, который всех, кого нужно, проинформирует. А дела передать можно и в Москве…
Как мне сообщили позднее, пока я возвращался из Кремля в гостиницу, в Горьком уже узнали о моем переводе на должность наркома авиационной промышленности. В Москву был вызван на «смотрины» М. И. Родионов.
На следующее утро началась моя работа в Народном комиссариате авиапромышленности СССР (НКАП). Прежде всего я встретился с моим предшественником на посту наркома — М. М. Кагановичем. Мы уже были знакомы, когда я работал парторгом ЦК на одном авиационном заводе. Михаил Каганович несколько раз приезжал на наше оборонное предприятие. Шуму от этих приездов наркома было немало. По вызову Михаила Моисеевича на различные совещания, а также по собственной инициативе я неоднократно бывал у него в просторном наркомовском кабинете. В приемной М. М. Кагановича почти всегда толпился народ, и что особенно запомнилось, — открыв то или иное заседание, он обязательно начинал кого–нибудь распекать и высмеивать. Причем форма критики и язвительные остроты были довольно грубыми и унизительными.
Наша встреча с ним в первый день моего знакомства с наркоматом мало что дала: Каганович пребывал в сильном расстройстве из- за его освобождения с должности наркома, отвечал на мои вопросы вяло и неохотно. Так что какого–то представления о положении дел в авиационной промышленности страны, да и в самом наркомате у меня не сложилось.
