«Почему мне показалось, что у нее черные глаза? Они ведь явно серые, прозрачные, словно дымящиеся, как два кусочка сухого льда», — подумал Лейтенант.
— С другой стороны, я вообще не считаю, что в баре нужно что-то менять, — надменно сказал Клэм. — Разве что стаканы сделать побольше объемом, а подносы — пошире. Сейчас на одном подносе помещается всего шесть стаканов формата ноль семьдесят пять, это возмутительная форма дискриминации.
— К сожалению, мой, то есть наш бар — не то место, где приборы серебряные, посуда золотая, а на второе подают кокс, а потому, за неимением более тонких и изысканных способов взбодрить себя несчастному Родни приходится напиваться, — извиняющимся тоном сказал Бад. — Прошу его простить, тяжелое детство, двадцать пятый век, сами понимаете… да еще и эта внезапная встреча с сестрой, плюс незапланированный инцест… Слишком много потрясений для одного хрупкого парня.
— Ты, кажется, сказал «Родни»?
— Родни Клэм, он же Омни Гидрар, разницы нет — но, впрочем, пора, пожалуй, перейти к объяснениям. В противном случае Весна имеет большие шансы превратиться в зиму, а я этот чертов сезон ненавижу еще со Скандинавии девятого века. Паршивое было времечко.
— Итак… — Весна теряла остатки терпения.
— Итак… — повторил десантник задумчиво. — Начни, пожалуй, ты, ковбой. Пора сцедить немного пенки творчества с твоего закипающего мозга.
Лейтенант неспешно развязал шейный платок и бросил его на мокрое дерево стола.
— Не исключено, что мой рассказ покажется тебе немного… неортодоксальным. Пожалуй, он даже удивит не только присутствующих здесь дам, но и тебя самого, Бад, хоть мы и были там вместе.
— Знаешь, я не удивляюсь даже когда Господь, сидя со мной за стойкой, умудряется влетать на бабки лицом в писсуар и выпускать при этом ангелов. Скажу проще, на случай, если ты понимаешь только прямые утверждения — я не слишком впечатлителен.
— Возможно, на сей раз все будет иначе.
— Думаю, ближайшим аналогом шока станет ситуация, когда Господь меня все-таки перепьёт. К несчастью для него, я уже знаю, сколько заключено в бутылке бурбона. Но я принимаю твой вызов, ковбой.
* * *
— Белуга? — Бад выглядел озадаченным. — Дело твое, конечно, парень, но только это же рыба, а рыбы обычно молчат — прямо как мертвецы, хотя и мертвецы бывают разные. Но почему у тебя двигатель-то ревет этой самой белугой?
— Распространенная ошибка, — пояснил Лейтенант, силясь перекричать рев «Призрака». — Первоначально, конечно, имелась в виду белуха, эдакий дельфин. Вот она и правда умеет громко рычать. Но поскольку люди тупые и не видят разницы между осетровой рыбой, килограмм икры которой стоит до десяти тысяч евро, и здоровенным ревущим китообразным — употребляется вот так.
— И ты, значит, не хочешь выделяться. Разумно, парень, пусть будет так.
Шоссе 410, освещенное светом мощных фар, превращалось в серую невзрачную полосу и трусливо убегало под колеса. Гидрар, вспомнив, видимо, свои благородные корни, чинно восседал на заднем сиденье, у него только ресницы подергивались, как крылья у бабочки. Сидящий рядом Лейтенант барабанил пальцами по неизменной трости. Чумной Доктор на переднем сидении был, по своему обыкновению, невозмутим.
Машина неслась по прямому как стрела шоссе, местами зарываясь в нанесенные на асфальт песочные барханы, и разбрасывая их в стороны плотными водяными струями, местами вырываясь на чистый, гладкий простор — и тогда пропадал даже шорох шин, и казалось, что она летит над поверхностью.
Они мчались сквозь темноту и время — небо над шоссе взрывалось яркими светлыми полосами, похожими на светящийся серпантин. Вот только не бывает серпантина длиной несколько километров. А звезды над полированной черной крышей автомобиля порой вырастали до совершенно мистических размеров, они обжигали жесткой гамма-радиацией черную нитрокраску «Призрака», и шипели маленькими разрядами на антенне, шильдике на капоте и хромированных деталях багажника.
В багажнике кто-то бормотал и вздыхал — но слышать это могли только духи, ночующие в этот раз вдоль шоссе. Внутрь салона никакие звуки не проникали.
