Конечно, по улицам, где предстояло проехать императрице, следовало исправить заборы и крыши, а над дверями и окнами повесить сосновые венки или хотя бы украсить живыми ветками. Еще следовало вывесить на улицу какие у кого сыщутся портища, суконные, стамедные, или такие, из чего делаются плахты, равно ковры и пилимы, так, чтобы покрылись призбы, т. е. завалины.
«А вот если у кого в доме случится оспа, корь и тому подобная прилипчивая сыпь, оным запрещается из дому выходить».
Имелось также уточнение обеденного меню: «Приготовить два ведра сливок, а вино должно поставить французское и водку французскую, а не вашей мерзкой винокурни, и пиво не купцом Рогом сваренное, а настоящее аглицкое».
Имелось ко всему этому и добавление, писанное с особым нажимом: ежели кто из господ дворян ослушается, то подвергнет опасности свою честь, жизнь и имение.
Послание это и зачитал Родионов на очередном собрании лучших людей. И немногословное сие добавление произвело особенно хорошее впечатление. Обер-комендант посмотрел в лица и увидел, что не ослушается никто.
И еще один постскриптум имелся в письме губернатора, зачитывать который Родионов не стал. Был он писан иным почерком — мелким и не столь уверенным, по-видимому, им самим.
«Андрей Егорович, есть особливая к Вам просьба. Пятнадцать лет минуло со времени Воссоединения. Это, конечно, немало. А коли учесть, что люди мстиславские никогда не порывали связь — и хозяйственную, и духовную — с Россией, этого срока достаточно вполне, чтобы они почувствовали себя гражданами великой империи, с ней связывали сегодняший день и завтрашний. Однако, прямо скажем, велико у нас влияние католицизма, языка польского, а значит и Польши. Есть лица, ненавидящие Россию, и присуще сие прежде всего полякам по вере и рождению. Может статься, найдутся такие и у вас. Есть опасение, что могут они нарушить спокойное течение событий, поскольку поляки и в прежние времена отличались особенным до странности патриотизмом. А лицам, пораженным сим с виду благородным качеством, как известно, не страшны любые наказания. Имейте это, Бога ради, в виду».
Прочитав постскриптум, Андрей Егорович Родионов нахмурился и задумался. Неужели есть таковые в этом тихом городе? Первым побуждением было показать письмо Волк-Левановичу, но тут же подумал, что не зря Энгельгард самолично дописывал письмо, а значит, послание сие — абсолютная конфиденция и показывать его никому не следует. Но и обойтись без такого разговора нельзя.
Речь, конечно, шла не о хлопах или купцах, мещанах, а только о шляхте. Ничего пока не потеряв в положении и имуществе, они чувствовали себя обиженными: пострадал шляхетский гонор даже у тех, кто был беден как последний хлоп. Императрица подтвердила Статут Великого Княжества Литовского, не отменила и сеймики, на которые собиралась уездная шляхта, но все равно большинство чувствовали себя отстраненными от решения важных уездных дел. Что значат дворянские собрания раз в три года, если сеймики собирались не по расписанию, а по необходимости, если перед уездной шляхтой отчитывались депутаты даже вального сейма. Родионов знал в лицо большинство шляхтичей. Кто из них мог бы замыслить устроить беспорядок? Кто мог ради идеи Речи Посполитой пожертвовать жизнью своей и родных, своим пусть и небогатым имуществом? Нет таких.
Но тревога усиливалась.
Когда, казалось, приготовления были закончены полностью, вдруг поздним вечером ворвался в Благочинную управу Ждан-Пушкин.
— Топчаны! — почти панически кричал он. — Кровати! Перины!
Родионов от его крика вспотел в одно мгновение. Забыл, можно сказать, самое главное!
Тридцать два перьевых матраса необходимо для свиты и один пуховый для государыни. Кроме того, надо где-то уложить двести с лишним мужиков обслуги.
— Да бог с ними! — зло крикнул Родионов, утирая платком лицо и шею. — Пускай хоть на полу спят в трапезной!
И в самом деле, строить топчаны было поздно.
Ну и что делать?
Выход виделся только один: разобрать свиту по домам лучшей городской шляхты. Мужиков сопровождения распределить среди купцов и мещан.
Но Екатерину Алексеевну на старый матрас не положишь.
