— Мы боролись за веру. Тогда. Мы бы охотно за нее умерли, тогда, Но они отняли у нас ту войну. Началась другая война.
Вероятно, именно эта мысль, так же как и преследования со стороны властей, оставили глубокие следы горечи в его лице.
— Что вы имеете в виду, когда говорите, что они отняли у вас войну?
— Иностранные генеральные штабы использовали положение, заставили испанцев убивать испанцев, а заодно получили возможность прорепетировать мировую войну.
В Испании Давиду не один раз приходилось слышать это высказывание об otra guerra, о другой войне.
Или они имели в виду новую войну?
Нет, отвечал Жорди, нет, отвечали другие, даже те, кто ненавидел еще сильнее, чем он. Только не гражданская война. Никогда в жизни.
Жорди не был сторонником насилия.
И все же Давид видел, как в минуту гнева у него в руках очутился нож. Против собаки, конечно. Но для Давида этого было достаточно, чтобы понять что-то важное в людях угнетенных и обездоленных.
Почта все еще была закрыта. Да, барышня на почте добросовестно относилась к своей сиесте.
Что-то случилось с Люсьен Мари, почему она не пишет? Если и сегодня не будет писем, то…
На пустынной площади показались двое. Туристский сезон еще не начался, приезжих как будто не было, но эта пара все же остановилась и стала с восхищением рассматривать темный чугунный орнамент на белой облицовке колодца. Женщина была выше ростом и дороднее, чем мужчина, держалась с достоинством испанских матрон. Мужчина небольшого роста, подвижный, с конфетно-розовым лицом, голова с клочковатыми седыми волосами в виде кочки. Цвет кожи как у холерика, лицо сухощавое, стареющее.
Давид вздрогнул, узнав острый птичий профиль: мужчина был шведом, известным стокгольмским врачом. Ему вспомнилась фраза: «Доктор Туре Стенрус и его красивая жена». Так их обычно называли еще лет десять назад.
Непроизвольно Давид прикоснулся рукой к несуществующей шляпе. В то время он носил шляпу.
Они ответили на его приветствие с изумлением и плохо скрытой досадой, сказали что-то друг другу и свернули в переулок на берегу.
У Давида площадь пошла кругом перед глазами. Ведь это самое настоящее оскорбление — когда человек лучше с дороги свернет, чем с тобой встретится. Только откуда у него внутри этот дробный стук больших барабанов страха, откуда этот внезапный трепет от бормашины его совести?
Он и Эстрид встретились с четой Стенрусов на каком-то званом обеде, давно еще.
Да, разумеется. Доктор Стенрус был другом Бьёрна Самуэльссона, и вполне понятно, что он занял сторону его и Эстрид. В Давиде же он видел только мужа, бросившего на произвол судьбы свою великолепную жену.
Доктор Стенрус? Тот, кто когда-то устроил скандал на всю страну, выпрыгнув из окна своей приемной, битком набитой ожидавшими его пациентами, захватив с собой в машину самую красивую медицинскую сестру и оставив своих больных, больницу и семью. Да, целую приемную, заполненную ожидающими его пациентами. И не только жену, но и целый выводок детей.
И теперь он поворачивается спиной, встретив Давида? А тогда доктору едва удалось замять скандал. Было объявлено, что у него нервное расстройство и потеря памяти, оформили ему долгосрочный отпуск. После различных формальностей, связанных с разводом, медсестра была принята уже в качестве новой госпожи Стенрус, старая исчезла за кулисами. В конце концов эта пара оказалась окруженной неким романтическим ореолом, «доктор Стенрус и его красивая жена».
Но кто знает, может быть, и у доктора Стенруса имелись свои боевые барабаны, выбивавшие ритмы вражды? Своя бормашина, терзавшая его? Возможно, теперь он ненавидел себя за свой поступок, и ненавидел во сто крат больше, когда видел свое отражение в другом.
Давид вздохнул спокойнее, разобравшись в нанесенном ему оскорблении, поняв его причины. Подумал: если они останутся, мне придется отсюда убираться.
Но надеялся все же, что уберутся они. Раньше он не бывал в этой части Испании, Солас только-только начал перед ним раскрываться, приоткрыл свои тайны, свое настроение, свою собственную своеобразную жизнь. Ему не хотелось покидать этот маленький старинный городок, где еще мирно уживались античность и средневековье. Где все двери во внутренние дворики были всегда гостеприимно распахнуты настежь, в крайнем случае с напоминанием на каталонском языке: Dieu vosguard, — Бог вас видит.
