Через несколько минут комната наполнилась людьми. Прибежали Люций, Ио, Владилен, Мэри и еще другие, которых Волгин не знал. Пришел Иэйа, маленький, хрупкий, с мощным лбом над громадными глазами, очень пожилой, если не старый. Никого из космонавтов с «Ленина» не было.
Это удивило Волгина.
«Выходит, — подумал он, — что я их совсем не интересую, если сейчас, когда вся Земля, наверное, знает, что я должен вот-вот проснуться, никто из них не счел нужным прилететь на Кипр. Даже Виктора нет».
Пока Ио и фаэтонец осматривали Волгина, он не спускал глаз с Мэри. Она в чем-то изменилась, но нисколько не постарела, как Мельникова. Четыре года не повлияли на свежесть ее лица.
«Конечно, она моложе Марии, но не надо забывать, что современные люди выглядят совсем молодыми и в пятьдесят лет. Что для них какие-то четыре года? То же, что в наше время несколько месяцев».
Волгин почувствовал горечь от этой мысли. Он и Мария состарятся, одряхлеют, а вот она — Мэри будет все такой же молодой и здоровой. И остальные будут такими же.
Мельникова показалась ему еще ближе, еще дороже. Она не покинула его, как остальные ее товарищи, она осталась с ним. И они вместе проживут всю оставшуюся им жизнь.
Владилен заметил пристальный взгляд Волгина, устремленный на Мэри. С проницательностью людей этой эпохи он понял мысли своего друга. Надо отвлечь его от сравнений.
— Ты удивлен переменой в Мэри, — сказал он. — Она объясняется просто. Мэри — мать. У нее родился сын. Он назван, в твою честь, Дмитрием.
Спрашивать, кто отец ребенка, было незачем. Волгин протянул руку Владилену:
— Поздравляю вас обоих. А где он, мой тезка?
— В доме Мунция, с Эрой. Она закончила свою работу в истребительном отряде и вернулась на Землю. Правда, на время. И пожелала повозиться с внуком.
— Не буду спрашивать, — сказал Волгин, — здоров ли маленький Дмитрий. С ним, конечно, все в порядке?
— Я видела его вчера днем, — сказала Мэри. — И первое, что он спросил у меня, — о тебе. Это у него уже вошло в привычку.
Почему-то ее слова удивили Волгина. Ему представлялось, что сын Мэри еще грудной ребенок.
— Сколько ему?
— Скоро будет два года.
Да, пока он лежал здесь, жизнь не останавливалась!
Взгляд Волгина встретился с глазами Мельниковой. Ему показалось, что ее лицо грустно. И внезапно он понял, в чем причина этой грусти.
Люди живут вокруг полной жизнью, все им доступно, все радости жизни, все счастье открыто для них… А они, люди прошлого времени? Могут ли они наслаждаться жизнью вполне? Нет! Не могут! Мария думает о детях. У нее никогда не будет детей. Нельзя обрекать живое существо на жизнь неполноценного человека. Это было бы чудовищной жестокостью!
— Ты здоров, Дмитрий, — сказал Ио. — Поздравляю тебя.
— Не с чем, — вырвалось у Волгина.
Люций, говоривший с кем-то в глубине комнаты, повернул голову, посмотрел на Волгина и вдруг побледнел.
— Итак, они улетели?
— Да, три года тому назад. Ксения очень не хотела снова покидать Землю. Но Виктор умер…
— Умер? Как, отчего? Неужели его не могли спасти?
— Он не захотел, чтобы его спасли, — сказала Мельникова. — Нет не думай, это не самоубийство. Он заболел. Я думаю, что причиной этой болезни была возрастающая тоска…
— Понимаю, — прошептал Волгин.
— Ему предложили длительный сон, но Виктор отказался. Он не позволил лечить себя никому, кроме меня и Федора. А мы, что мы могли сделать? Медицина двадцать первого века не знала средств от подобных болезней. Обмануть его? Мы не решились на это. Он знал, что мы этого не сделаем. И понимал, что не сможем вылечить его. Он умер добровольно.
— Это то же, что самоубийство.
— Не совсем. Он говорил: «Я не хочу жить, но если меня вылечит моя медицина, буду жить». Это было очень эгоистично с его стороны. Я и Федор чувствовали себя убийцами.
— Удивляюсь вашей сговорчивости. Я обратился бы к современным врачам.
— Ты бы не сделал этого. Признаюсь тебе, я говорила с Люцием. Он ответил…
— Знаю, — перебил Волгин, — Что-нибудь о свободной воле каждого человека.
— Они смотрят на такие вещи иначе, чем смотрели мы. И их нельзя упрекать за это.
— Я их не упрекаю. Итак, Виктор умер, и Ксения…
