Каждую ночь город освежался дождем, который лился с купола. Откуда брали воду для этого дождя на планете, бедной влагой, оставалось пока неясным. Мунций не смог ответить на вопрос Волгина.
— Я не инженер, — сказал он. — Думаю, что вода добывается искусственно. Завод воздуха, расположенный вблизи Фаэтонграда, частично работает. Он вырабатывает кислород и водород из почвы. А где есть эти газы, там нетрудно получить и воду.
Купол и сам по себе был загадочным. Сложное сооружение, имевшее многочисленные автоматические выходы, снабженное оросительной системой, было невидимо. Только рано утром, в косых лучах солнца, можно было заметить «что-то» над городом.
Арелеты, вылетавшие из города или возвращавшиеся в него, пролетали сквозь купол так же, как и ракетопланы, через отверстие, раскрывавшееся на мгновение и снабженное черным кругом для ориентировки автопилота.
Крыша над городом называлась «куполом», видимо, в силу привычки или традиции. В действительности это был прямоугольный футляр, отделявший дома, сады и площади Фаэтонграда от внешней, сильно разреженной атмосферы. Учитывая его величину, трудно было понять, как и на чем он держался.
В городе ходили в обычной одежде, вероятно, воздух подогревался искусственно. Отправляясь на работу вне города, жители надевали плотные комбинезоны и герметические шлемы.
Все это придавало жизни «марсиан» своеобразный колорит.
Вечером в день прилета гости, сопровождаемые Мунцием, посетили, как и обещали, фаэтонцев. Беседа затянулась до глубокой ночи.
Переводчиком служила лингвмашина, но ее нигде не было видно. Вероятно, она была вмонтирована в стол, за которым они сидели.
Обстановка фаэтонского дома, со странными волнистыми линиями предметов, показалась всем низкой и неудобной. Кресел не было — их заменяли «табуретки». Но для своих гостей фаэтонцы приготовили обычную земную мебель.
Мунций предупредил, что говорить надо тихо, почти неслышно, чтобы звук голоса не смешивался с переводом.
— Наш переводчик чувствителен и слышит прекрасно, — сказал он.
Работа лингвмашины была очень эффектна и просто ошеломила Волгина. Когда он заговорил, первым задав какой-то вопрос, послышался его же голос, отчетливый, достаточно громкий, произносящий незнакомые слова — тягуче-медленные, напевные. Машина не считалась со скоростью речи Волгина. Запоминая его слова, она переводила их на фаэтонский язык еще долго после того, как он умолкал.
А когда Ая, совсем неслышно, отвечал Волгину, послышался голос, говоривший на чистом современном языке, только с длительными паузами между словами, соответствующими медленности речи фаэтонцев.
Так и шел весь разговор — неторопливо, спокойно. Машина имитировала каждый голос, точно воспроизводя его звук и даже интонации. Каждому казалось, что это говорит он сам, говорит свободно на чужом языке, в котором почти не было согласных букв.
И не только в речи, но и в жестах, движениях хозяев гости увидели на этот раз явную замедленность, ускользнувшую от них при первой встрече, на площади. А ведь Мунций говорил, что девять фаэтонских ученых, работавших на Марсе, специально отобраны как наиболее подвижные, наиболее энергичные. Каковы же тогда остальные?…
«Нет пределов разнообразию природы! — подумал Волгин. — Но трудно было бы человеку Земли жить среди них».
В данном случае медленность речи фаэтонцев пошла даже на пользу. Слишком уж не похоже было все, что они рассказывали, на жизнь Земли. Так было легче вдумываться в слова, представлять себе то, что за ними скрывалось.
На Мунция, Владилена и Мэри рассказы фаэтонцев производили такое же впечатление, как и на Волгина, Мельникову, Второва и Крижевского. Одинаково чуждый, одинаково непонятный мир вставал перед ними. Жизнь на Фаэтоне, отношения людей, их быт — все было глубоко отлично, все было иным, чем на Земле. И только труд каждого фаэтонца на благо всего общества, единственный двигатель прогресса, ставил между ними и людьми знак равенства. Да еще наука — познание природы и ее законов.
В этом отношении фаэтонцы обогнали людей. Они знали гораздо больше, и это чувствовалось, несмотря на явное старание хозяев говорить проще и понятнее.
