Волгин невольно закрыл глаза, ожидая удара.
— С прибытием! — раздался спокойный голос Владилена.
Ракетоплан неподвижно стоял на огромной площади, окруженной многоэтажными домами. Над ними темно-синее небо с очень яркими звездами. Небольшой диск Солнца. Купола совсем не было видно.
— Фу-у! — шумно вздохнул Второв. — Непостижимо! Зачем это нужно приземляться с такой бешеной скоростью?
— Иначе нельзя, — ответил Владилен. — Купол раскрывается, чтобы пропустить корабль, на одну десятую секунды.
— На какой высоте купол?
— Двести пятьдесят метров.
— Каково же было отрицательное ускорение?
— Две тысячи метров в секунду за секунду. На очень короткое время это возможно. Мы опустились от купола до земли за пять десятых.
— Да! — сказал Второв. — Теперь я понимаю, что такое ваше внутреннее поле тяготения. Без него от пассажиров осталось бы только мокрое место.
— Наука бьется над проблемой ускорения, — сказал Владилен. — Если бы корабль мог на всем пути пользоваться максимальной мощностью, время перелета сократилось бы до трех часов. Но пока это невозможно.
Он говорил в свойственной ему манере, словно извиняясь за несовершенство техники.
— Я полагаю, — сказал Крижевский (Волгин переводил его слова), — что приземлением управляли автоматы, а не люди.
— Разумеется. Здесь нужны быстрота и точность, превышающие возможности человеческой мысли. Ведь отверстие в куполе немногим больше диаметра ракетоплана. Проход через купол — труднейший маневр. В это время кораблем управляют не только его бортовые аппараты, но и те, что установлены на Марсе. Только такое взаимодействие надежно предохраняет купол от повреждений.
— Купол… А сам корабль?
— С ракетопланом никогда ничего не случится. Мы потом закончим этот разговор, — прибавил Владилен. — Пора выходить. Смотрите, сколько народу. Это встречают вас.
— Вы уверены?
— Совершенно. Население Марса очень обрадовалось вашему прилету.
Волгин выслушал эти слова спокойно. Прошло время, когда он, словно боясь людей, избегал их. Присутствие рядом космонавтов изменило не только его поведение, но и отношение к окружающему. Примирившись с мыслью о своем исключительном положении в мире, он не опасался больше показаться отсталым, невежественным, «белой вороной». Ведь даже Второв, командир межзвездного корабля, человек, намного превосходивший Волгина своим техническим образованием, умом и знаниями, не боялся открыто демонстрировать свое невежество. Чего же бояться Волгину, когда всем известно, кто он такой? Все знают, что он не был ни инженером, ни ученым. Немного досадно, но изменить ничего нельзя. Не стоит и мучиться.
Волгин вспомнил свой первый прилет в Ленинград, вспомнил толпу, ожидавшую его у дома, свой отказ выйти к ним. И пожал плечами. Теперь он не понимал, что руководило им тогда.
Он вышел вслед за своими спутниками. По совету Владилена они все сняли с себя антигравитационные пояса. И, ступив на «землю» Марса, не почувствовали изменения силы тяжести. Было так же легко, как и на Земле.
Их появление было встречено собравшимися на площади гулом приветственных возгласов, но огромная толпа была гораздо сдержаннее, чем в былые времена.
Подошли пятеро. Трое — одетые в кожаные комбинезоны, высокие пожилые люди, с красивыми энергичными лицами — имели самый обыкновенный, привычный вид. Двое — крохотного роста, с невероятно огромными глазами и мощными, нависающими лбами — были одеты в очень легкие одежды незнакомого покроя.
«Так вот они какие — фаэтонцы!» — подумал Волгин.
Было ясно — перед ними фаэтонцы, те двое, о которых им рассказывали в ракетоплане, — Ая и Эйа. Несмотря на очень маленький рост, немного больше метра, они нисколько не походили на детей.
Фаэтонцы держали в руках букеты цветов. В том, что это именно цветы, нельзя было сомневаться, об этом говорила яркая раскраска бутонов. Но ничего общего с земными цветами они не имели: стебли и листья были черными.
«Цветы Марса», — решил Волгин, но, как вскоре выяснилось, ошибся.
Фаэтонцы поднесли букеты Мельниковой, Второву и Крижевскому. Очевидно, кто-то указал им среди гостей нужных лиц. Потом один из фаэтонцев, тот, который казался моложе, произнес короткую речь на странно звучащем, медленно-певучем языке — точно не сказал, а спел.
