Тут к разговору присоединилась, госпожа фон Цапель, и внимание Женни, помешанной, как и всякая коренная берлинка, на жизни двора и принцессах, все более поглощалось обеими визави, пока едва заметное движение глаз Трайбеля не дало ей понять, что за столом сидят и другие гости и что «в стране обычай есть такой»: за обедом более заниматься соседями слева и справа, нежели своими визави. Коммерции советница порядком встревожилась, когда поняла, насколько прав Трайбель, делая ей это безмолвное и как бы шутливое замечание. Она решила поскорее наверстать упущенное и своим усердием только испортила дело. Ее соседом слева был Крола. Ну это еще куда ни шло! Крола - друг дома и вообще человек добродушный и снисходительный. Но зато Фогельзанг! Женни вдруг припомнила, что во время разговора о принцессах у нее было такое чувство, будто справа ее сверлит чей-то неотступный взгляд. Так и есть, на нее смотрел Фогельзанг, этот ужасный человек, этот Мефистофель с петушьим пером и хромой ногой, пусть даже ни того, ни другого не увидишь простым глазом. Он внушал ей глубокое отвращение, но заговорить с ним было необходимо и вдобавок - не мешкая.
- Я наслышана, господин лейтенант, что вы собираетесь посетить наш дорогой Бранденбург, что вы хотите достичь берегов Вендской Шпрее и даже пересечь ее. Чрезвычайно любопытная местность, как мне рассказывал Трайбель, со всякими вендскими идолами, которым и по сей день поклоняются непросвещенные венды.
- Впервые об этом слышу, милостивая государыня.
- Так, например, обстоит дело в городке Шторков, бургомистром которого был, если мне не изменяет память, Чех, этот политический фанатик, который стрелял во Фридриха-Вильгельма Четвертого, нимало не заботясь о том, что рядом стоит королева. Тому, уже немало лет, но я до сих пор так живо помню все подробности, словно это случилось вчера, я даже помню странную песню, которая была сложена по этому поводу.
- Да,- сказал Фогельзанг,- мерзкая уличная песенка, насквозь пропитанная фривольным духом, который вообще отличал лирику тех дней. Сплошные фальшь и обман - вот вам и вся тогдашняя лирика, включая и упомянутые вирши. «Чуть не лишилась живота - ах! - королевская чета!» Какая гадость?! Должно было звучать вполне лояльно и в сложившихся обстоятельствах даже как-то прикрывать отступление, а что вышло? Самое гнусное, самое постыдное порождение того изолгавшегося времени, даже учитывая творения главного грешника по этой части. Я говорю, разумеется, о Гервеге, о Георге Гервеге.
- Ах, господин лейтенант, вы чувствительно меня задели, хотя и без умысла. Надобно вам признаться, к середине сороковых годов, когда я конфирмовалась, Гервег был моим любимым поэтом. Я всегда была страстной Протестанткой и потому приходила в неописуемый восторг, когда он провозглашал свое «Против Рима», в чем, быть может, вы со мной согласитесь. И еще одно стихотворение я читала с неменьшим удовольствием, помните, где он призывает: «Все кресты с могил снимайте!» Естественно, я сознаю, что это не совсем подходящее чтение для девицы конфирмационного возраста. Но матушка моя говорила: «Читай, Женни, читай, Гервега и король читал, Тервег в Шарлоттенбург к нему ездил, его даже сливки общества читают». Матушка моя, за что я буду ей вечно признательна, конечно, всегда горой стояла за высшие классы. Так должна вести себя каждая мать, ибо это определяет наш жизненный путь. Низкое тогда не может коснуться нас и остается где-то позади.
Фогельзанг сдвинул брови, и всякий, у кого покамест лишь смутно мелькала мысль о сходстве его с Мефистофелем, увидя такую игру лица, невольно поискал глазами хромую ногу. Однако коммерции советница продолжала:
- Впрочем, я охотно допускала, что патриотические принципы, которые провозглашал великий поэт, очень и очень уязвимы. Равно как не всегда бывают правильными и проторенные пути…
Фогельзанг, гордый тем, что идет непроторенными путями, кивнул - на сей раз одобрительно.
- Впрочем, оставим политику, господин лейтенант. Я отдаю вам Гервега, как политического поэта, ибо политика была лишь каплей чужеродной крови в его жилах, а велик он там, где он поэт и только поэт. Вы помните? «Хотел бы я угаснуть, как закат, как день в последнем розовом сиянье…»
