Что же дальше? А дальше появляется тип из ОСВАГ, старый знакомый, который курирует СССР. В начале семидесятых его отдел крепко помог нам — предоставили информацию о советских военных поставках арабам. Мы у них в долгу. Осваговец говорит: я знаю, как вашему горю помочь. Полковник Гальперин весь внимание: еще бы, за потерянные вертолеты жопу прочистят не кому-то, а именно ему. Он поит осваговца водкой и выслушивает деловое предложение, которое в общих чертах ему нравится, и вообще ему нечего терять. Прослушивать Главштаб и ОСВАГ? Передавать сведения? Прекрасно, замечательно. С превеликим нашим удовольствием. И даже если ничего не выгорит, можно будет под шумок увести из банка пресловутые четверть миллиарда с неустойкой…
И точно — в назначенный день начинается война, и идет так живенько, что кажется, мы таки получим свои вертолеты. Деньги — это тоже неплохо, но на них трудно перебрасывать войска, на вертолетах это делать как-то проще. И тут опять начинается какая-то фигня. В крымском Главштабе полный раздрай, Главнокомандующий кричит о военном мятеже и о необходимости капитулировать перед СССР. Потому, дескать, что сигнал к началу боевых действий был передан самовольно каким-то офицером, без приказа командования, значит, незаконно. Может быть, к нему бы так не прислушивались, если бы можно было расспросить самого этого офицера — да вот беда, его уже не расспросишь, его расспрашивают в ГРУ, ай-яй-яй, какая жалость. А может, сам он — агент ГРУ или КГБ, призванный совершить военную провокацию. Вот оно как… Да… так вот, приходит ко мне Файнштейн и говорит: я подслушал очень интересный разговор, вернее, допрос… Короче, когда его повезут в Москву, можно будет перехватить машину. Я говорю: Сема, не сходи с ума. Понятно, хочется спасти человека, но что ж ты сделаешь против спецназовского конвоя. А он мне: бьюсь об заклад, что никакого конвоя не будет. А если будет, мы не полезем. Спорили мы, спорили… Уговорил он меня, короче. Так вот, вы — Тот Самый Капитан Верещагин. Вы подали сигнал к началу боевых действий. С вами очень хочет побеседовать ваше командование, и вы уж постарайтесь вогнать ему ума куда надо: какая, к черту, капитуляция, да здесь к утру камня на камне не оставят. Мы получили сведения из Москвы: вас будут бомбить, и крепко бомбить. Завтра утром, в шесть ноль-ноль. Даже если вы объявите перемирие и договоритесь с командирами дивизий, пока сообщение о капитуляции дойдет до штаба фронта, а оттуда — до Москвы, а там всех собрать и отменить решение? Нет, не получится. И выход у вас один, сами понимаете, какой: ударить первыми. Это я вам говорю, а вы передайте своим командирам.
— Думаете, они меня послушают?
Полковник внезапно перескочил на «ты»:
— Насрать мне, послушают они тебя или нет. Я деньги заберу и уеду. А ты останешься. И советы тебе припомнят твои боевые заслуги. На это раз просто и без затей — расстреляют, и все. Так что постарайся, чтоб тебе поверили. Знаешь, что ваши вышибают их из Симферополя? — без всякого перехода спросил он.
— Что? — Верещагин подался вперед. Свежие швы вспыхнули, голова закружилась, он обнаружил себя почти что на руках полковника…
— Спокойно, спокойно! Только не надо срываться туда, капитан! Извини, но командир из тебя сейчас — как из меня архиерей. Давай лучше разберемся с Резуном. Когда я тебя отправлю, наверное, город будет в ваших руках. Но мало ли что…
Верещагин помедлил.
— Я даю вам слово, что при малейшей опасности убью спецназовца.
Он заметил, как перекосило Гальперина, и добавил:
— Я не люблю изящных слов вроде «ликвидировать».
— Я тоже.
— Понятно… Вы, наверное, и в самом деле кровно заинтересованы… если засветили мне агента в Главштабе?
Гальперин оскалился.
— Что, опять устроите «охоту на ведьм»? Предупреждаю сразу: наш агент — не еврей.
— Да хоть черт… — Артем откинулся назад, чтобы справиться с головокружением. — Конечно, я сделаю… Что смогу. Когда и с кем вы меня отправите?
— Над этим сейчас работают.
— Я хотел бы немножко отдохнуть…
— Боюсь, совсем немножко, — сказал Гальперин.
— Можно вопрос, алуф-мишне?
