Букет тайги удивительно переменчив; то он напоминает запах прокисшего вина, то липовый мед, то огуречный рассол, а иногда в нем слышится едкий аромат ладана, как в старой церкви.
Итти становится все труднее. Перед лицом неотступно вьются комары тоненько звенящей и обжигающей кожу серой вуалькой.
Так идем мы километр за километром. Я давно потерял ориентировку, но по некоторой затрудненности шага угадываю, что мы подымаемся вверх. Затем в просвете ветвей мелькают скаты сопок и синяя гряда дальних гольцов. Очевидно, мы подымаемся к истоку реки.
— Скоро ли? — спрашиваю я. — Или мы на гольцы идем?
— Нет, сейчас вот вправо возьмем, в падь, — там наше с тобой дело лежит.
Обогнув заросшую мхом скалу, сворачиваем в узкую лесную падь. И тут я сразу слышу и звон, и говор, и тихую песню ручья. Он рядом, маленький, веселый, упрямый ручеек, настойчиво пробивающий себе путь среди корней, скользких каменных глыб и песчаных намывов. Вот блеснул он на миг и снова зарылся в камни. Я очень люблю эти ручьи в тайге. Они верные друзья геологов. Как маленькие гиды, водят они нас по темным кладовым, по развалинам гор и рассказывают их тайны.
Подъем становится все круче, все больше каменных глыб преграждает нам дорогу. Я уже снова хочу спросить деда Ефима: «Скоро ли?» — но не успеваю. Мы как-то сразу выходим из чащи. Ефим останавливается и с торжеством смотрит на меня: «Вот я тебя в какое место привел!»
А место мрачное. Метрах в двухстах впереди, в расселине между двумя каменистыми склонами, видна огромная темносерая скала. Дожди и ветер изрыли ее, избороздили трещинами, глубокими морщинами. Ближе к основанию, словно застывший поток, спускается огромная осыпь черных камней. Стволы деревьев, когда-то росших у подножья скалы, лежат поверженные, задавленные острореберными глыбами. Из-под камней торчат омытые дождями мертвые корни и сучья. И, словно дорисовывая невеселый пейзаж, из трещины в скале вылетает черная мохнатая птица и, сделав медленный круг, скрывается за склоном горы.
Я искоса гляжу на деда. Что будет дальше?
— Вот, парень, и дошли, — говорит он просто и отирает со лба пот. — Денек, однако, жаркий.
— Ну, а зачем ты меня привел, дед? Для прогулки?
— Ага! — отзывается он и снимает со спины мешок.
Быстро развязав его, достает медный тазик. Скрывается за соседним камнем и возвращается с короткой лопаткой.
Положив лопатку рядом с тазиком, он лезет к себе за пазуху и долго роется там, глядя на меня смеющимися, сощуренными глазами. Я знаю: за пазухой у него хранится трубка, похожая на маленький медный чайник. Верно, он хочет закурить, чтоб еще несколько минут помучить меня. Но я ошибся, вместо трубки он вытаскивает пакетик, сделанный из толстого конверта. Разворачивает пакетик наполовину и высыпает на свою дубленую заскорузлую ладонь десятка два маленьких желтых зернышек. Это золото.
— За один намыв, парень! — говорит он гордо.
— Здесь? — спрашиваю шепотом и озираюсь.
— А где же еще? — усмехается дед. — Позавчера здесь вот последнюю проверку сделал. Внизу-то я давно уж раза два брал, а теперь решил и верх проверить. Надо ведь в точности знать, чего я тебе передавать буду.
— Что передавать?
— Да золотишко это, — говорит он спокойно. — Тут ведь, милок, на большие тысячи. И все я выискал.
— Давно?
— С месяц будет. За зверем сюда ходил — вот этого желтого зверя выследил.
— И много сам мыл?
— Однако, раза три помыл. А потом убежал от него. Тянуть оно меня начало, вроде водки. Я и убег. Ну его! Зверем занялся, И не вернулся бы, если бы совсем отсюда не уходил.
— Куда это?
Вместо ответа он протянул мне свою ладонь.
— Нет, ты гляди: какое я тебе золотишко передаю, а? Зерно, смотри, как листики, вишь, с зазубринками, угловатенькое. Само показывает, что корень его недалеко отсюда. Босиком шло, близко. Думаю я: в этих камнях, в гольце, корень и надо искать. Ну, да вы с начальником разберетесь. Мое дело — тебе передать, а ты уж — ему, а он — еще выше. Так оно и пойдет до самого государства… Ну, что молчишь-то? К верному месту я тебя привел? То-то!
И он торжествующе подмигивал и все щупал негнущимися, желтыми от табака пальцами одну золотнику за другой.
