Они долго простояли вдвоем. Ничего особенного не было сказано, но Федору все происходившее казалось исполненным важности. Важным казался соловей с неутомимым горлышком, важным был тоненький серпок только что родившегося месяца, важным был шепот деревьев, раскачивающих свои верхушки, важными были простые слова, которыми они обменивались, вроде: «Месяц взошел», «Ветерок проснулся».
Ближе к рассвету неясный шепот деревьев перешел в глухое бормотание. Где-то прокатился гром тяжко и неспешно, и вдруг весь сад просиял трепетным, как в сновидении, светом, чудно прозеленели деревья, за изгородью молочно пробелела дорога — упала длинная зарница, громче забормотали деревья.
— Гроза заходит, — сказал Федор.
— Дай-то бог! Оно и кстати. А то все мимо да мимо. С этого месяца весь год кормимся. Вы сами-то из каких мест будете? — неожиданно спросила хозяйка.
— Россошанские мы. Деревня Филатово.
— Что ж на родину не едете?
— Одинокому везде родина…
Три зарницы одна за другой упали на землю, и в мгновенном их воссиянии увидел Федор близко от себя ласковые, немного усталые глаза хозяйки с озабоченно сведенными у переносья бровями. Федору казалось, что он ощущает тепло, исходящее от ее лица.
— Больно частят зарницы, опять мимо пройдет, — сказала хозяйка, как-то мягко и незаметно отстраняясь от него в тень.
Зыбкий куст бузины и разбухший от росы, словно осевший, плетень призрачно возникли там, где, казалось, всего мгновение назад была лишь смутно шевелящаяся, бездонная тьма. И тихо светящийся, лишенный теней предрассветный мир открылся им в серебряной росе, молчаливой настороженности и печальной прохладе.
— Господи, уж заутрело! — всплеснула руками хозяйка. Лицо ее, как и все в этот призрачный час, источало бледный, усталый свет. — У вас, поди, глаза клеит. Ступайте спать, Федечка.
Федора качнуло, когда он перешагивал порог. Ноги его были как ватные. Тут только он заметил, что всю ночь простоял в одной и той же позе, прислонившись спиной к косяку, словно околдованный.
Утренний сон еще водил Федора туманными и легкими дорогами, когда сержант принялся расталкивать его.
— Слышь аль нет? — Злой оклик вернул Федора к сознанию, он приподнялся, виновато мигая. — Я ухожу. Ты тут один управишься. Встретимся через неделю на базаре.
— Куда же вы, Степан Захарович?
— На прядильную. В город.
Лицо Степана Захарыча было сухо и сурово. Федор почувствовал неловкость перед товарищем и, не зная, что сказать, только тер кулаками глаза, а костистый, острый, как у птицы, профиль сержанта уже мелькнул в окне и скрылся за яблонями.
Федор вздохнул и повалился головой в подушку…
V
Степан Захарыч шел городом. Его путь лежал мимо кирпичного здания школы, где разместился госпиталь. В широкие окна виднелись железные спинки кроватей и шаткие ночные столики. Степан Захарыч вспомнил утреннюю тишину палаты для выздоравливающих, когда, просыпаясь, чувствуешь прибыток сил, влажную свежесть лба и всего тела, веселую, нетерпеливую бодрость.
Он шел мимо одноэтажных домиков с косыми окошками, где за геранью и фикусами поблескивали медные бока самоваров. Пересек базар, едва не оглохнув от надсадного гусиного крика. Когда гогот немного стихал, слышался жалобный голосок:
— Воды!. Кому свежей, холодной воды!..
Заспанная девочка с трудом перетаскивала ведро вдоль базарных рядов, узкая рука ее вся просинела жилками. Степан Захарыч выпил две кружки и, освеженный, двинулся дальше, мимо жиденького летнего сада с фанерной будочкой кассы и пестрым транспарантом, извещавшим о приезде духового оркестра из Коврова.
Он вышел на площадь, посреди которой высилась каланча, выкрашенная светлорозовым; на самом верху сияла золотая каска пожарного. На площади было довольно людно. Как и обычно по утрам, люди шля торопливой походкой, замкнутые и нелюбопытные.
Не похожие на других утренних прохожих, ему повстречались двое — курсант лётного училища с гладким голубым погоном на юношески узком плече под руку с молоденькой девушкой. Два счастливых взгляда мимолетно скрестились на его лице, всколыхнув в нем смутное беспокойство и тоску. Степан Захарыч удивленно и недовольно поморщился. Он обладал счастливой особенностью не придавать значения преходящим бедам настоящего, ценить только будущее, неизвестное и прекрасное. Это свойство помогало ему и на войне, оно делало из него хорошего и терпеливого солдата. И то, что он ощущал сейчас, было как бы утратой свойства, которым он дорожил.
