– Это ты сам придумал?
– Это он так сказал.
– Да, и вправду похоже на бред сумасшедшего. Ну что, пойдем, покажешь мне своего безумца. Как его там… Глушко?
– Глашкин, моя королева.
На улице царил привычный полумрак, подо мной был пол, ровный, деревянный, по нему хотелось идти и идти. Над нашим замком нависал потолок, тоже деревянный, здесь было хорошо, уютно, может быть, потому, что не было видно поля боя. И не было видно крови, такой частой и такой яркой в минуты битвы, и никто не умирал, это так приятно, когда никто не умирает. Тихонько фыркали лошади, в огромном слоновнике сонно копошился слон, старый солдат дремал на боевой башне, положив руку на колчан со стрелами. Только дойдя до стана воинов, я спохватилась, что не одета, что вышла к солдатам, как была, в домашнем халате и шлепанцах. Какой позор! Назавтра все войско будет говорить, что королева разгуливала по лагерю в неглиже… Впрочем, мой супруг ничего не узнает.
– Вот здесь, моя госпожа… он в этом шатре.
Всадник показал мне шатер, ничем не отличимый от остальных – разве что он казался чуть-чуть поновее и украшен был желтыми кистями. Когда я вошла, сумасшедший спал, закинув руки за голову, я даже подумала, что это ошибка или какой-то дурацкий розыгрыш, – но Всадник ткнул сумасшедшего в бок и шепотом прикрикнул:
– Проснись! Тут королева стоит, а ты дрыхнешь, как сурок!
Глашкин поднял голову, посмотрел на меня и странно улыбнулся – я первый раз видели, чтобы так улыбались, завидев государыню. Он встал со своего ложа, лениво поклонился мне и заговорил:
– Рад вас видеть, добрая моя госпожа. Осмелюсь предложить вам чашку кофе.
– Благодарю вас, не стоит. Я пришла сюда, только чтобы услышать от вас правду… и вернуться домой.
– Правду? И о чем же?
– Не притворяйтесь. Вы сами хвалились перед своими друзьями, что знаете, кто заставляет нас воевать.
– Ага, все-таки разболтали… Ну что, моя госпожа, правда будет очень неприятной.
– Вот как? Тогда тем более скажите ее мне. Кто гонит нас в бой?
– Две силы. Некие силы, имени которых я не знаю.
– Темная и светлая?
– Этого я тоже не знаю, моя госпожа. Одна из них управляет нами, другая гонит наших врагов.
– Боги?
– Нет, госпожа моя. Это кто угодно, но это не боги. Боги не могут ошибаться. И боги… не могут проливать кровь.
– Много ты знаешь о богах… Кто еще может вести войска в бой, если не боги?
Глашкин только молча пожал плечами: хотите верьте, хотите нет, моя королева.
– Ты прочитал об этом в книгах?
– Нет, моя госпожа. Я их видел.
– Что?
– Я видел их.
– Кого?
– Богов.
– В минуты мистических откровений, когда молился в храме?
– Нет, моя госпожа. В минуты боя. Когда вражеские солдаты окружали нас, я повернулся назад – и увидел его лицо. Он наклонился над нами, у него были тонкие губы и, кажется, усы. И глаза цвета крепкого кофе. И… он управлял нами.
– Управлял? Как?
– Не знаю. Но он что-то делал с нами, чтобы мы шли на войну. И я… я не сам бросился в битву, я не сам махал мечом, и голову врагу я тоже отрубил не сам, меня заставляли. Он заставлял. А потом, когда я почти ворвался во вражеский стан, я увидел второго…. Ну, того, который с их стороны… и управляет ими.
– Он, конечно, был весь черный, и у него дымились рога?
– Нет, моя госпожа. У него было белое лицо, совсем как у нашего бога, только усов не было, и глаза голубые. И еще у него был маленький шрамик над верхней губой. Белый, давно затянувшийся. И он управлял врагами, и они нападали на нас.
– Так ты хочешь сказать, что в минуты боя, когда гибли твои товарищи, ты стоял и пялился по сторонам? Хороший же ты воин, ничего не скажешь!
– Я виноват, моя королева. Но иначе бы я не узнал правду. Наверное, чтобы узнать правду, нужно нарушить все правила.
«Да он и вправду сумасшедший», – подумала я, но вслух ничего не сказала.
– Послушай, а ты не пробовал заговорить с ним, с этим богом? Нет? Напрасно, напрасно, нам давно пора молиться этому божеству. И приносить ему дары в храме.
– Что вы, моя королева! Думаете, бог примет какие-то наши жертвы? Честно скажу, ему на нас глубоко наплевать.
– Что? Да как ты смеешь?!
– Это не я смею, это он смеет. Ему наплевать на нас, и на наши судьбы, и что у нас в поле пропадает хлеб, а мы должны идти на войну – его это не волнует. И что моя жена болеет, он тоже об этом не думает. Он кончит войну и пойдет по своим божественным делам, а мы останемся…
