К утру охотники пришли, но выяснилось, что часть отряда заплутала в горных тропах. Заголосили матери и жены, отец Афоний скрылся в церкви, чтобы молить Господа о помощи рабам своим. Кела заперла дверь на крепкую железную щеколду. Загоржанские охотники часто терялись в горах, и это неизменно выливалось в полурелигиозный праздник, с беснующимися бабами и вусмерть пьяными мужиками. Келе еще подумалось, что она в чем-то равна односельчанам: она тоже потеряла в горах мужа. Вот ведь глупость!
Для надежности закрыв ставни, совсем недавно навешенные мертвецом, Кела села за прядение.
За ней пришли на закате. Дождь был проливной, но факелы в руках загоржан не тухли, хотя и чадили немилосердно. Они долго ломились в дверь, не обращая внимания на расспросы перепуганной Келы. Наконец щеколда не выдержала и слетела вместе с гвоздями. Четверо молодых парней, среди которых Кела в сумраке и суматохе смогла разглядеть обоих сыновей старосты, выволокли ее из дома и пинками погнали к овину. Зерно - то небольшое количество, которое можно вырастить в горах - смолотили, только на почетном месте оставался поставлен последний сноп, перевитый подсохшей виноградной лозой и лентами. По лавкам, стащенным, казалось, изо всех домов, сидели загоржане, в центре - староста, и по правую руку от него старуха Летца.
- Проси за наших у своего мужа! - приказал Божка.
Кела обвела односельчан непонимающим взглядом.
- О чем вы, господин Божка?
- Проси, чтобы твой муж вывел оставшихся охотников к деревне, - разъяснил староста.
Кела все равно ничего не поняла; ее отпустили, ноги подкосились сами собой, и она упала. Повторив свое требование, загоржане разошлись. На дверь овина снаружи легла тяжелая балка. Выбраться было невозможно - окошки под самой крышей были слишком малы, чтобы в них смогла пролезть даже такая худая девушка, как Кела.
Она села, обхватив колени руками, и прижалась к ним щекой. Шепнула:
- Григор, да что же это делается?
Муж не ответил. То ли для его прихода было еще слишком рано, то ли он не мог проникнуть в овин, а то ли просто не пожелал явиться. Кела, несмотря на все волнения, смогла уснуть на жестом полу. Сон ее был беспокоен, но наутро Кела не смогла ничего вспомнить.
К полудню в деревню принесли трех из шести пропавших. Они были обезображены, дикими зверями, либо забавами Охоты. Староста велел всыпать Келе десяток плетей, чтобы охотнее говорила с Господином. Она ничего не понимала, кроме того, какое унижение ее ждет. Сыновья старосты заставили ее раздеться почти донага, позволив оставить только рубаху, и избили гибкой кожаной плетью. Односельчане при этом смотрели с надеждой, словно она тотчас же начнет просить за них.
Еще два тела нашли почти на закате чуть южнее перевала, в неглубоком ущелье. Безумная поминальная гульбина развернулась очень быстро, словно ее готовили долгие месяцы, и втянула в себя даже отца Афония. Трое молодых людей появились в овине уже пьяные, без труда отбросили бревно-щеколду и запалили лампу в опасной близости от снопа. Заводила - младший сын старосты, Офр, начал развязывать пояс. В любое другое время Кела успела бы убежать. Собственно, такое однажды уже было, и Офр с тех пор крепко невзлюбил ее. Но из-за плетей Кела с трудом двигалась и могла только отползать, стиснув зубы.
Насильники изодрали в лоскуты ее рубаху, избитая спина почувствовала грубое прикосновение земли и соломы. От троих несло перегаром, чесноком и перцем, а руки у них были горячи, как угли. Прикосновения мужа вызывали у Келы только легкое отвращение и холодность, из-за этих лапищ она чувствовала жуткий стыд и боль. Наконец парни уснули, слишком пьяные и способные только на слюнявые вонючие поцелуи и удары кулаками. Кела с трудом поднялась, завернулась в оставшиеся от рубахи лохмотья и побрела прочь от овина, морщась от уколов ледяного дождя с мелкой крупкой снега.
В доме все было перевернуто вверх дном, хорошо, хоть с петель не снесли. Кела обтерлась скомканным рушником, вытащила из-под перевернутого сундука рубаху и взвыла из-за прикосновения грубой холстины к рубцам. Лечь было страшно, потому что запора на двери больше не было. Кела устало опустилась на лавку и прижалась щекой к холодной печи.
