За год-полтора этот дом превратился в склочную грязную коммуналку. По изгрызенным лестничным ступенькам пробираться можно было с трудом, переступая через ведра с соленьями, узлы и кадушки и рискуя свалиться вниз (благо — невысоко), потому что самой большой ошибкой было бы искать опору в болтающихся лестничных перилах. Болталось все, что только могло болтаться, а что не могло — перекосилось, провисло, разъехалось. Из щелей тянуло сквозняками с запахами горелого, испорченного да сопревшего, и все это же лезло в глаза и даже в уши, когда на некоторое время от слуха отступала обыденная соседская переругань. Ругались в основном женщины, и даже не ругались, а разговаривали, как они привыкли по-соседски разговаривать через забор, не сходя с крыльца — над всем огородным простором.
Но сейчас дом дружно готовился к новоселью. Торжественное открытие и заселение первого коммунистического дома затянулось в зиму, и новоселье было решено совместить с новогодним праздником, потому что такое важное дело никак нельзя было свершить с бухты-барахты и требовалось хотя бы запастись самогоном для грандиозного гулянья. А пока что новые соседи ходили друг к дружке в гости, осматривали чужие хоромы, радовались, что у них не хужей, или огорчались, если хужей, и делились секретами нехитрых закусок, свято оберегая тайну лично своего самогонного рецепта. Другие посельчане тоже постоянно захаживали, цокали языками, желали, чтоб — полной чашей, и требовали немедленной выпивки, чтоб уже точно сбылось про полную чашу.
Старый печник Богдан, подрядившийся летом прочистить в Тимкином доме печную трубу, появился на пороге, когда Галина Сергеевна в короткий свой перерыв готовила обед на несколько дней вперед.
— Кепская печка. — Богдан вместо приветствия пренебрежительно кивнул на раскаленную печь. — Не дымить?
— Твоими молитвами, — усмехнулась Галина Сергеевна.
— А хорошую кватеру мы тебе соорудили, Сергевна. — Богдан топтался у двери.
— Ты, старый, Тимку моего попроси и вместе с ним сооруди себе такую же.
— Мне не дадуть, Сергевна, — я жа ж пенсионер, а не вдарник.
— Да ты всем ударникам ударник.
Разговор увял, но Богдан и не думал уходить.
— Слышь, что скажу, Сергевна… Ты жа ж, почитай, кучу грошей огребла… Почитай, задарма… А мне за работу так и не уплотила…
— Так я тебе еще и должна?
— А как жа ж? Вядомае дело — должна. Кали табе самой такой дом строить — тыщи три надо, не меньш… А по-старому — так и все тридцать. А мне не заплатила. Я так думаю, Сергевна: дай мне с этих своих тридцати тыщ рублик на красненькое — и мы в расчете…
— Тыщи мои сосчитал? — Галина Сергеевна взяла кочергу. — А дом, что ты спалил, если продать — тысячи три стоил бы? А все при доме — еще тысячу? Итого — четыре, а на старые — целых сорок тысяч. Получается, что ты мне десять тысяч остался должным — вот с них и возьми себе на красненькое. — Галина Сергеевна поставила кочергу на место и махнула рукой. — Иди, Богдан, — зла не хватает…
— Слышь, что скажу, — печник не уходил, — ты жа ж на своем паленом участке строиться не бушь?.. И сеяться — тожа ж не бушь?
— Сил нету.
— Во-во… Дык дозволь мне там по весне засеяться… Супротив не бушь?..
— Не буду — сейся.
— Постой-постой, — вмешался Тимка. — Не задарма же. Ты нам за это три мешка картошки и — по рукам.
— Ну ты и кулачину вырастила, Сергевна, — крякнул Богдан. — Ладно — по рукам.
Тимка протянул старику руку, но потом отвел в сторону:
— И машину дров на зиму.
— Да ты совсем без стыда — эксплутатор! — взревел старик.
— Как знаешь, — отвернулся Тимка.
— Полмашины… и уцелевшую сараюшку ремонтирую для себя, — предложил Богдан из распаха уже открытой на выход двери.
— Машину и стакан самогона… фирменного, что для новоселья стоит.
— А вот я Иванычу про самогон доложу, и будет тебе новоселье — за решеткой, — совсем уж по-глупому повернул торг печник.
— А я тебе хату спалю, и твое новоселье будет — под звездами, — спокойно отозвался Тимка.
Богдан молча поперекладывал в голове все эти слова, будто аккуратненько перебрал руками заготовленные к работе печные огнеупорные кирпичи, и и подвел черту:
