— Вот и встретились, — с натугою сказал человек.
— Да неужто ты? — Моисей даже отступил на шаг.
— Пришел конец моим странствиям, Моисей… Дерианур во дворце Екатерины… Жизнь вся потеряла смысл… Я отравил Артемия Лазарева… Не стало смысла убивать его отца… Когда-то в землянке сказал мне Еремка, что другого посадят… Решил я напоследок повидаться с вами и не дошел… Корней у меня нет, вот и догниваю.
Он снял с груди восковой шарик-аббас, протянул Моисею:
— Возьми… Ты не умрешь так бесцельно… У тебя крепкие корни и ясная дорога… Возьми и этот мешочек… Деньги тебе пригодятся… Больше у меня ничего нет… Обними…
Моисей припал к легкому, сухому телу, из которого торопливо уходила жизнь, напряженно выпрямился.
2
На берегу все кипело. Сотни людей конопатили баржи, стоящие на городках, грузили трюмы. Ободранные дрягили таскали по сходням тяжкие слитки меди, сваренной на заводе, мешки с солью, тюки пушнины, орали приказчики, озоровали шатучие люди.
— Нонича Макарьевская ярмонка будет богатой, — говорил толстый, как баржа, купеческого вида человек с калмыцкой бороденкой.
— Вестимо, медведей не допустим, не-ет, — подняв значительно палец, поддакнул собеседник, тощий, как мачта.
— Лежалых товаров не допустим, — повторил первый, — токмо бы не запоздать.
— Бурлачки выручат. Ежели шкуру с них погоняем сдерем.
Моисей и его спутник с трудом протискивались в пестрой, бурлящей толпе, в которую не рисковал окунуться ни один полицейский. Наконец в проулке показался знакомый кабачок, дверь его была широко разинута, словно рот перебравшего гуляки, из нее выплескивались на желтый снег перепревшие куски пара. На лавках, на полу храпели бурлаки. Ноги их были босы, на ступнях написана цена каждому. Вот чего придумали — и будить без толку не надо!
Гришка спал в дальнем углу, на ногах его были стоптанные бахилы. Моисей долго тряс его за волосы.
— Ну, брат, ждал я тебя, ждал, — тараща глаза, проговорил Гришка. — Похлебку тебе оставил, сходи поешь.
— Да ведь в остроге я сидел, месяца полтора прошло!
— Но-о? Хоть и не бурлак ты, а врешь. — Гришка нащупал на столе раздавленный в лепешку соленый огурец, пососал его.
— Надо мне с товарищем до Петербурга добраться, — сказал Моисей. — Поможешь?
— До Петербурга?.. До Лаишева доведу, а там поглядим… В лямке не хаживал? Наука не велика, да жидковаты вы оба… Ну, ничего, за вас вытяну.
— Деньги у меня есть, может, на барку посадят. — Моисей тряхнул мешочком.
— Дурак ты. Деньги надо пропить. В такой одежде и при таких деньгах вором тебя признают и опять в острог.
— Побогаче оденемся, — вставил Удинцев, с любопытством разглядывая бурлака.
— Пропить надо.
— Чего заладил: пропить да пропить, — взъелся Удинцев. — На это хватит. Купцами нарядимся и никто препон нам чинить не станет.
— Купцами — не гоже. Купцы народ хитрый, кровопивцы. Нагрянут водяные тати: «Сарынь на кичку!». Нас на нос, а вас — за хвост… Русалкам доказывайте, что не купцы. Кажи деньги!
— А ты, скуфейная морда, не лезь!
Моисей высыпал на стол струю золотых с изображением улыбчивой императрицы. Бурлаки на полу зашевелились, будто услышав тайный голос, за стойкой возник целовальник, скребнул пальцами по дереву.
— У-у, брат, здесь несметное богатство, — сказал Гришка. — Споят тебя и нож под левый сосок. Это они умеют… Сможешь ли удержать такие деньги?
— Пожалуй, не смогу… Марье бы послать, жене моей.
— Ладно. — Гришка ребром ладони разделил деньги. — Это на праздник, это братьям по лямке, а это я с верным человеком пошлю. Куда слать-то?
Моисей сказал, что либо на Кизеловский завод, либо в село Юрицкое, наверно, семейство угонят туда. Побледнел, складки набежали на лоб. Гришка спрятал оставшиеся деньги, пояснив, что это сбережет на черный день, которых всегда полно, грохнул кулаком по столу, трубным голосом воззвал:
— Вставайте, отрепыши российские, лошадки тягловые! Будем принимать рудознатца Моисея Югова в свое братство.
— И меня тож, — сказал Удинцев.
— Обличье у тебя божеское.
— Борода моя дьячья, а сам я бродячий.
Целовальник бойко распоряжался. Бурлаки зашумели, полезли лобызаться. Пошла-поехала великая гульба. Моисей пил мало, но было ему хорошо. Надежный, крепкий народ принял его в свою семью.
