— Что ж это вы, помощники мои дорогие, в ясный день бурю подымаете?
Алена смутилась, покраснела. Мартин светлыми суровыми глазами посмотрел на них, потом начал рыться в ящиках стола.
— Вот, — он вынул бумажный пакет, осторожно развернул его и протянул бригадирам. На бумажке лежали спелые остроносые зерна. — Что это? Как вы думаете?
— Ячмень, — простодушно ответила Алена.
Настя насмешливо усмехнулась уголками юнких губ.
— Неужто ячмень? А я и не знала…
— Ячмень, правильно… Зерна, что высыпались из переспевшего колоса! Из пятнадцати колосьев! Я нарочно подсчитал… Мы не управляемся жать. Нам нужно использовать каждую минуту, покуда стоят сухие дни. Вы мои командиры, на вас первая моя надежда. Вы обязаны помочь мне… Л у нас что делается — вчера в один день два случая нарушения дисциплины! Игнат самовольно бросил работу — ив результате два коня увязли в болоте. Пришел жнец, чтобы запрячь коней в жнейку, видит — они в болоте, а конюха и близко не видно, где-то в деревне… И вы заварили свару…
бригадиры!
— Не равняйте меня с Игнатом, — перебила его Настя.
— Я и не равняю. У вас разные про3 ступки, но выходит так, что и вы и Игнат — одинаково сорвали работу. Семь человек пришлось снять с ноля, чтобы вытянуть коней… А вы на час задержали жнейку, хотя знаете, что она у нас одна. Час простоя в такое-то время!
Женщины молчали. У Мартина на переносице. набух прорезанный морщинкой бугорок.
— Я Игната сегодня снял с работы и передаю на правление. С ним это не впервой — такое разгильдяйство. И с ним у меня будет особый разговор. А вас на первый раз предупреждаю. Как следует подумайте об этом. — Мартин жестко посмотрел в упрямые глаза Насти: — Особенно тебя предупреждаю — ты все это начала… По очередности, которую установило правление, жнейка должна была быть у Алены…
Настя притворилась обиженной.
— Жнейка ж общая? Чем Аленина бригада лучше моей?
— Ты перед кем прикидываешься? Я кто тебе — председатель или гость здесь? На пшенице жнейка была у тебя?
— Разве ж она постесняется? Она такая хитрая… Привыкла все вершки снимать, — не утерпела Алена.
— Это кто привык вершки снимать? Я? Да если б у меня кони были такие, как у тебя, я и говорить бы ничего не стала.
— Кони у нас одинаковые, не выдумывай. А зато у тебя людей больше. Тебе ж и жать осталось мало, а я и не знаю, когда закончу…
Ссора разгоралась снова.
— Эх, и охочие ж вы у меня до дискуссий. Может, и мне слово дадите сказать?
Причины выискиваете? Ищите, ищите — не одну найдете. Да, у нас мало лоша- дей — в три раза меньше, чем до войны!
И машин мало. А самое главное-людей не хватает… Вон сколько причин! Но все это временные причины. Через год-два машин у нас будет столько, что все ими станем делать… Люди из армии вот-вот вернутся…
Мартин вытащил из кармана кисет, свернул самокрутку. Широкие, в мозолях ладони тяжело легли на стол.
— А пока, хоть многое нам мешает, мы свое все равно сделаем. Мало людей, мало машин, мало лошадей, а мы сожнем и обмолотим. Увидите… Люди выручат. За двоих, за троих будем работать, а сделаем…
Вы только помогайте мне.
От этой уверенности, звучавшей в словах и голосе председателя, он показался Алене более сильным и высоким, чем обычно. Такое же чувство возникало у нее и раньше, когда Мартин, молчаливый и спокойный, вел их на прорыв немецкой блокады у Лапотовского шляха. Тогда они уверенно шли за ним, хотя не знали, что ждет их там, впереди: жизнь или смерть. С того времени Алена стала относиться к Мартину с особенным уважением.
Мартин встал из-за стола, по-военному подтянутый, и, слегка прихрамывая, подошел к женщинам.
— Ну, вот! Поспорили и довольно. Кто на старом снова споткнется — не пожалею ни ока, ни бока. Хватит… Завтра к вам подойдет помощь. Я сказал, чтобы всех, кого можно снять с постоянной работы, послали на поле. Всего снимаем шестнадцать человек. Мне сдается, лучше всего поставить их на скирдование. Я боюсь, чтобы не было разрыва между скирдованием и жатвой. Нужно и то и другое делать сразу. Что вы скажете на это?
— Правильно, надо скирдовать! — Алена кивнула головой. — Со скирдованием у нас совсем неладно.
