Хаос послевоенного коммунистического режима сменился непродолжительной, но обычной для Европы тех лет кровавой бойней, устроенной пришедшим ему на смену антикоммунистическим режимом, затем общество несколько «успокоилось», а Венгрия в промежутке между двумя мировыми войнами стала не таким уж неприятным местом. Обретя независимость впервые за много веков, страна получила своего правителя — адмирала более несуществующего военно-морского флота Миклоша Хорти, который был регентом несуществующего короля. У Хорти, кажется, был фамильный лозунг: «Плыви по течению». Течение же в 1920-х годах и в начале 1930-х было весьма либеральным, но не безгранично. На практике это означало, что мой отец — провинциальный молодой человек с востока — смог переехать в Будапешт, научиться типографскому бизнесу и даже открыть собственную типографию, будучи всего 20-летним. Это выглядело действительно экстраординарно для того времени и места, но это была и экстраординарная эпоха для страны. В начале 1930-х годов стало казаться, что Первая мировая война настолько многому научила Европу, что все темные инстинкты были искоренены навсегда.
Демонов, однако, не так-то просто изгнать. Первая мировая война ничего не решила, противоречия как были, так и остались. Фактически война велась вокруг глобального статуса Германии, которая в момент объединения всех немецких земель в 1871 году резко нарушила баланс сил в Европе, а стабильность превратила в хаос. Появилась очень мощная и богатая нация, отчаянно желавшая обеспечить свою безопасность. Зажатая между Францией и Россией, являющаяся — как и две ее «заклятые» соседки — объектом закулисных манипуляций со стороны Британии, Германия прекрасно осознавала, что не сможет выжить, будучи одновременно атакованной с двух сторон. Она также знала, что и Франция, и Россия весьма обеспокоены ростом немецкого могущества, и считала нападение на себя вполне возможным. Поэтому германская стратегия предусматривала разгром двух своих самых ближайших геополитических соперников по очереди. В 1914 году такая попытка была сделана, но она провалилась.
Во время Первой мировой мой дед солдатом сражался в рядах австро-венгерской армии. Он отправился на русский фронт, когда моему отцу было два года. Ему посчастливилось вернуться с войны, но, как и миллионы других счастливчиков, он вернулся с покалеченной душой. Тех, кого война не убила, она превратила в абсолютно других людей. Мой дед умер вскоре после своего возвращения, вероятно, от туберкулеза.
Вместо того чтобы разрешить «германский вопрос» и определить статус Германии, Первая мировая соединила геополитические страхи с идеологической нетерпимостью. Поражение Германии в конце концов было объявлено результатом предательства. А если было предательство, то должны были быть и предатели. Это выглядело весьма запутанной интригой, но в итоге немцам внушили, что предателями являлись злобные еврейские заговорщики. Такой поворот истории имел прямые последствия для моей семьи.
С точки зрения европейской геополитики желание Гитлера обеспечить интересы Германии означало для Венгрии, что «течение», по которому принципиально плыл адмирал Хорти, теперь брало начало в Берлине. Мои родители почувствовали, что они теперь, сами того не желая, превратились в главную угрозу и врагов германской нации. Для еврея жизнь в Венгрии была весьма комфортна до той поры, а потом вдруг стала просто ужасной. Она поставила моих родителей перед выбором, который был очень распространен в Европе на протяжении более чем ста лет: остаться или эмигрировать в Америку. Сестра моей матери жила в Нью-Йорке. Я так и не узнал, каким образом моим родителям удалось получить американскую визу в 1938 году. Подобная виза в то время была дороже золота. Для тех, кто смог хоть как-то предвидеть, что случится в ближайшем будущем, эта виза была равноценна самой жизни.
Мой отец был неглупым человеком, но он не мог предвидеть, что грядет. Он вырос в среде, где антисемитизм был обычным, будничным делом, он испытал и оскорбления, и побои на этой почве. К 1938 году у него был прибыльный типографский бизнес в Будапеште. Бросить все, начать с нуля в другой стране, язык которой был для него чужим и он им не владел, — это явно было не то, чего он хотел. Суровая геополитическая реальность потребовала от него вырваться из сумасшедшего дома, в который превращалась Европа. Но он чувствовал внутреннюю решимость остаться и стойко выдержать все испытания. Когда же стало предельно ясно, что они не ограничатся уровнем бытового антисемитизма, было уже слишком поздно.
