Тем временем Хазаров иноходью подбежал к Карпову и бросил ему в лицо:
— Не позволю, чтобы они снабжали только Карпова. Н-не позволю! Я обязан думать не только о двадцатом. Мне в октябре дюжину надо сдать. Все! Ясно?
Ошарашенный Владимир провожал его глазами. По графику черепица потребуется послезавтра. По тому самому графику скоростного сооружения четырех домов, который лежит под стеклом на столе Хазарова неподписанный. Черепицы не хватит и на половину крыши… Ну, что ж, война, так война. Управа найдется! Надо идти к Ивянскому, к Боровому, к Мироненко, наконец.
Карпов, не раздумывая больше, кинулся к дороге в город.
Тоня! Тоня быстро шла навстречу, чем-то встревоженная. Никогда не приходила она на Степной в рабочее время.
Он встретил ее словами:
— Случилось что-нибудь?
Тоня остановилась в нерешительности. Она не могла отдышаться после поспешной ходьбы.
— Что с тобой, Тоня? — встревожился Владимир.
— Ничего. Я пришла предупредить тебя, что со щитами запаздываю.
— Как?..
— Не уложились в обязательство. Все как будто предусмотрели, а вот…
— Но я ждать не могу. График не ждет! Ты понимаешь, к чему это приведет?
Она приготовилась ответить, но он заговорил снова. И чем резче он говорил, тем строже она сжимала губы. Наконец, она промолвила:
— Прошу отсрочки.
И тогда Карпов сказал ей гневно:
— Дешевые у вас слова, Антонина Федоровна! И обязательства — тоже.
Окно открыто настежь. За окном темнота и дождь.
Девушка сидит у стола, склонившись над книгой. Кулаками она подперла подбородок. Щеки горят. Ресницы подрагивают. Изредка девушка откидывается на спинку стула и смотрит прямо перед собой. Потом она снова принимается читать, склоняясь еще ниже. В окно, сквозь частую дробь дождя, временами доносятся резкие гудки запоздалых автомобилей. Комната наполняется сырой ночной прохладой. Но девушка не чувствует холода.
Она, наконец, убеждается, что заставить себя читать не может, резким движением захлопывает книгу и подходит к окну. Капли, попадая на подоконник, разбивается, тонкая холодная пыль брызжет в лицо. Это приятно. Девушка протягивает руки, ловит ладонями струйки и обдает лицо дождевой водой.
— Тоня! Ты неосторожна. Так и простудиться недолго.
Отец взял ее за руку, увлекая в глубь комнаты.
— Нет, папа… нет…
Мироненко смотрел на дочь с укоризной. Он хотел отчитать ее, но изменил решение. Родилась тревога, которую было трудно скрыть. Мироненко вернулся к окну, закрыл его, звякнул запором. Потом сел напротив дочери и спросил ее внешне спокойно, как говорят больным детям:
— Расскажи, Тоня, почему поздно не спишь?
— А ты?
— Книжки, дочка, книжки с ума сводят.
— И я читала…
Минуту они молча сидели друг против друга.
— Расскажешь? — снова спросил отец с той особенной родительской теплотой, которая открывает перед нами души детей.
— Папа, я срываю строительство на Степном!..
Тоня сказала эту фразу с такой решительностью и горячностью, что отец готов был кинуться ее успокаивать. Пересиливая свой порыв, он медлил, ждал.
Перед ним сидела его дочь, единственная дочь Тоня. Скоро ей минет двадцать один год. Отец и тревожился за свою дочь и удивлялся ей.
…Это началось после войны. Мироненко снял офицерские погоны, но домой пришел в шинели. Встретила его старушка-мать. «Где Тошка, мама?» — таков был первый вопрос Мироненко. Не прошло и получаса, как он уже ехал в деревообделочный цех стройуправления… Скорее увидеть Тошку!
Отец слушал дорогой голос, любовался знакомыми чертами и видел, что Тоня стала совсем-совсем другой.
Вместе с ней он оставался в цехе до конца рабочего дня, с удовольствием пробуя то рубанок, то ножовку, то топор. А больше всего он смотрел на Тоню, исполнявшую должность мастера участка деревянных конструкций. Она уже умела, как здесь говорили, «решать вопросы».
Вечером он узнал «все-все». Дочь рассказала об учебе в техникуме, о производственной практике, о защите дипломного проекта, даже об ордерах на дрова и валенки, которые ей выдавали.
Мироненко с фронта много писал домой и часто получал письма. Но как мало родным людям писем! До войны он намеревался дать возможность дочери после десятилетки выбрать институт по вкусу. Осенью сорок первого года он получил письмо, в котором Тоня писала: «Я, папа, решила избрать твою специальность, пойти нашей фамильной дорогой строителей». Тогда ей было четырнадцать, она кончила семилетку.
