Военные привычки не привились Мироненко, кроме разве одной: рано ложиться и вставать с зарей. В шесть он уже был на ногах.
Хорошо выйти на строительство до начала работы — посмотреть, подумать. Прогулка — в этом удовольствии он не мог себе отказать. Машиной он пользовался не часто.
Мироненко шел навстречу подымающемуся солнцу. Он украдкой заглядывал в лица людей, спешащих на работу, и видел в них озабоченность — начинается новый день, новый труд.
Город проснулся.
Высоко в небо уходят кроны тополей. Они мягко шелестят своими светлыми молодыми листочками. Еще выше тополей поднялись строительные леса. Они всюду, куда ни посмотришь. Поутру доски выглядят свежими, чистыми, точно после купанья. Солнечные лучи красят их в неуловимо тонкие цвета — то в бледно-розовый, то в лимонно-золотистый. А за лесами — стены, оконные проемы, колонны, балконы.
Мироненко не спешил. В нем ширилось светлое чувство, которое не передашь словами. Город строится. Страна строится. Хорошо идти улицами наших городов… «А что было бы, если б не война?!»
Вместо заводской строительной площадки Мироненко свернул на Степной поселок. Он придерживался принципа: идти туда, где труднее.
Первым на строительной площадке Мироненко заметил Березова. Неторопливо, степенно проследовал тот к одному из строящихся домов, взял топор, сильно размахнулся, ударил раз, другой. Дерево ответило звоном. Постоял, прислушался, огляделся.
Увидев Мироненко, Березов подошел к нему.
— Топор пробовал, остер ли, — словно в оправдание сказал Березов, пожимая протянутую руку.
— И силу тоже, — усмехнулся Мироненко.
— И силу.
Мироненко спросил о соревновании по профессиям. Березов отвечал неторопливо, раздумчиво. Говорил, что во многом идет ощупью, ошибиться не хочет, подделки боится, пустого шума.
К Карпову он не пошел. На приглашение Мироненко ответил:
— У меня общественные дела с трех часов. До трех надо норму топором отмахать. Это, полагаю, тоже соревнование.
У Карпова Мироненко застал главинжа Ивянского. Они рассматривали большую схему. Карпов заметно волновался, на спокойные реплики Ивянского отвечал то с обидой, то с запальчивостью.
«И я был таким же. Горячим. Неудержимым, — подумал Мироненко, подходя. — А теперь какой? Возраст, годы? Ничего подобного! Пора исправить укоренившуюся ошибку, что годы ведут к старости. Берешь очередной возрастной рубеж — и старость отодвигается, отступает».
Мироненко не стал им мешать. Он сидел и слушал: речь шла о потоке. Он приметил, что Карпов сбавил тон. Элегантный Ивянский острым, как шило, карандашом ставил на схеме вопросительные и восклицательные знаки. Карпов застегнул распахнувшийся ворот рубашки на все пуговицы.
— Это поправлю. И это. Так? — спросил он Ивянского, упорно избегая смотреть на Мироненко.
Времени остро не хватало. Дни шли, летели, мелькали. Составлялся график потока. Березов постарался, чтобы с предложениями, с советами к Карпову пошли и Егоров, и Петя Проскурин, и Иван Агафоненко, и ветеран штукатур Черемных. Каждый полагал, что его предложение обойти никак невозможно. График трещал, график ломался. А что поделаешь?
В этот день, вскочив с постели раньше обычного, Владимир с наслаждением умылся до пояса холодной водой под краном, накрепко растер плечи, грудь, спину полотенцем. Когда вышел из дома, тело еще приятно горело.
Он долго любовался степью. Казалось, все вокруг стало ярче: и зеленые бескрайние поля, и рядки подросших молодых тополей, и солнце, подымающееся над заводом, нестерпимо сияющее… Может быть, и она в ту же самую минуту смотрела из-под руки на солнце?
Иван Агафоненко возился возле растворомешалок. Вчера его не было на работе. Карпов спросил, что случилось.
